Встретившись с М. М. Шевелевой-Янковской во Владивостоке 14 мая, Бальмонт виделся с ней и на следующий день. В открытке, отправленной в Москву А. Н. Ивановой 15 мая, поэт сообщает:
Сегодня у меня был целый раут. Марг<арита> Мих<айловна> с сестрой, Пантелеев, некая поэтесса, и японист[280], и китаист. Много говорили о Японии и читали стихи японские. А сейчас на столе моем дышит нежная ветка черемухи и дразнит. Ах, как серы, и тусклы, и холодны здесь дни весны и как сейчас хорошо в Москве.
16 мая состоялся наконец объявленный вечер в «Чашке чая», после которого Бальмонт пишет Ивановой:
Сегодня день безумный. Проснулся в 6 часов утра. Хотел мысленно писать что-то о Японии. Вместо этого мысленно стал проклинать тупых русских людей. Потом успокоился и написал целых 5 стихотворений, посвященных Японии. Это пиршество стихов окончилось в 10 часов утра. И после весь день как разбитый ходил. <…>
Иду сейчас читать о Руставели и Японии. О Японии, впрочем, буду лишь говорить.
Вечер в «Чашке чая» представлял собой, видимо, объявленный ранее «литературный банкет» в пользу раненых. Выступив с докладом, посвященным Шота Руставели, Бальмонт вновь перешел затем к своим японским впечатлениям, говорил о них «красиво и образно» и читал стихи, посвященные Японии. В «Далекой окраине» – уже после отъезда поэта из Владивостока – сообщалось:
В «Чашке чая» Бальмонт выступил с двумя докладами. Впрочем, этим именем может быть назван только первый – о грузинском поэте XII столетия Шота Руставели. Вторая часть сообщения – это впечатления о Японии, выраженные в звучных стихах.[281]
А в другой, более ранней заметке, посвященной вечеру в «Чашке чая», отмечалось:
Предпослав своим японским впечатлениям резкую, хотя, к сожалению, и совершенно правдивую характеристику уличных сцен во Владивостоке, являющихся как бы отражением нашего понимания и отношения к соседям, поэт в восторженных красках набросал в немногие минуты выступления – свои японские впечатления. Они, по обыкновению, у К<онстантина> Д<митриевича> ярки, метко схвачены и поднесены были публике в крайне изысканной форме.[282]
Указывалось также, что поэт прочел «ряд прекрасных стихотворений»; два из них («К Японии» и «Японке») были напечатаны в том же номере газеты (см. Приложение 1).
Впрочем, некоторые из присутствующих на вечере, хорошо зная истинное положение дел в Японии, не могли не отметить чрезмерную восторженность, с которой Бальмонт говорил об этой стране, открывшейся ему исключительно в «розовом» свете. Один из проницательных слушателей, посчитавший нужным вступить с Бальмонтом в дискуссию (его отклик появился через девять дней после вечера), подчеркивал:
Япония рабочая, усвоившая частично американскую культуру, дух, технику, – ускальзывает от наблюдений поэта. Каторжный труд на рисовых полях, бедность, приниженное положение женщины, чисто реальные положения, – они проходят мимо, не затрагивая нервов поэта.[283]
Япония для Бальмонта – «страна, полная сказок. Она углубляет его в мир далекого прошлого, она манит его грезами о будущем», – писал анонимный автор этой статьи, утверждая, что романтизм Бальмонта сказался на «выборе сюжетов его стихов, понимании средневековой поэзии, понимании чувства любви к женщине – вопрос, которому поэт уделил значительное место[284].
Со всем этим нельзя не согласиться, особенно перечитывая песни-гимны, которые слагал Бальмонт в честь самураев или японских гейш.
Видимо, ранним утром следующего дня Бальмонт отправился с сестрами Шевелевыми в имение Янковских и провел в «сказочном» Сидэми (приблизительно в 30 км от Владивостока) весь день 17 мая. «Я вчера был в Сидэми у Янковских, – сообщал он Анне Николаевне на другой день, вернувшись во Владивосток. – Видел прекрасных коней и стада оленей, которые бежали исполинскими рядами[285]. Это была первозданная картина. Вернулся ночью. Ездили морем». Восхищение Бальмонта нетрудно понять: поэт с особой любовью относился к животным, особенно к лошадям.
Тогда же поэт познакомился (или, возможно, возобновил знакомство) с мужем Маргариты Михайловны; видел также ее младших детей. «Я смутно помню Бальмонта, его приезд на Сидэми», – вспоминал Валерий Янковский[286] (не удивительно: мальчику было тогда всего пять лет). Естественно предположить, что, переполненный впечатлениями от своего путешествия, Бальмонт делился ими с хозяйкой. Видимо, в этих разговорах неоднократно упоминалось имя Ямагути Моити, с которым семья Шевелевых-Янковских была издавна и тесно связана[287], и как раз на другой день, 18 мая, Маргарита Михайловна отправилась в Японию; Бальмонт просил ее передать Ямагути книгу его стихов «Ясень» и следующее письмо:
287
Виктория Янковская сообщает, что мать Ямагути Моити была няней у ее матери (