Излишне доказывать, сколь неточны датировки и мемуарные свидетельства В. Янковской; они убедительно опровергаются – в основной своей части – письмами Бальмонта, приведенными в предыдущей главе. Ни в одном из них (до 14 мая 1916 года) Бальмонт не упоминает о Маргарите Шевелевой-Янковской, сыгравшей якобы столь важную роль в организации его путешествия по Японии, или о встрече в Кобе с ее дочерью (Бальмонт даже не посетил Кобе). Нет сомнений, что если бы поэт хоть мельком пересекся с Дэзи (до или во время своей японской поездки), он тотчас же сообщил бы об этом в одном из своих писем в Москву. Нельзя признать достоверным и состоявшееся якобы в Японии знакомство Бальмонта с Моити Ямагути, с которым на самом деле ему не удалось познакомиться ни в Токио, ни в Киото, где Ямагути преподавал в местном университете, ни в других местах, которые проехал Бальмонт. В статье «Игранья раковины» Бальмонт писал: «Тонко чувствующий Ямагучи, с которым мне не пришлось встретиться, но с которым мы все же знаем друг друга»[292].
Встреча с Маргаритой Янковской и поездка в Сидэми оказались тем не менее важным звеном в череде знакомств и событий, связавших Бальмонта с Японией. Важно отметить, что увидеться с четой Янковских Бальмонту более не пришлось[293]. Маргарита Михайловна умерла (от рака) в октябре 1936 года в имении «Новина». Незадолго до смерти она получила письмо от Бальмонта, которое ее дочь приводит в заключительной части своих воспоминаний. В этом письме (скорее всего, подлинном) Бальмонт восхищается изданной в 1935 году в Корее книгой путевых очерков Виктории «Это было в Корее»: «…Во многом она (т. е. книга. – К. А., Е. Д.) лучший Пришвин».
О смерти матери Виктория, по ее словам, сообщила в Париж. Ей ответила А. Н. Иванова: «Твое письмо я не показала Бальмонту. Его нельзя волновать»[294]. Не дошло до Бальмонта, по-видимому, и написанное позже письмо Маргариты Сабашниковой к А. Н. Ивановой, в котором она взволнованно делилась с кузиной своими воспоминаниями о подруге их детства:
Известие о смерти Дэзи очень меня поразило. Как много моих близких отрываются в тот мир в момент полноты жизни. Помнишь, как Дэзи писала, как она отплясывает русскую, несмотря на свои 50 лет. Читая ее письмо, можно было думать, что она долго и счастливо будет жить. У нее был большой размах, большой темперамент и большая полнота жизни. Я вспоминаю и хорошо помню ее жизнь у нас, мои с ней конфликты; ее рассказы. Потом ее отъезд, ее молчание. Потом как она навещала нас с мужем (тигровая шуба и белые туфли) и все, что она в Петерб<урге> мне рассказывала о своей жизни, о своих снах.[295]
Однако тогда, в мае 1916 года, никто не мог и предположить, какие испытания ожидают самого Бальмонта, его близких и всю семью Янковских… Поэт был глубоко впечатлен увиденным в Сидэми и, конечно, радовался, что у него появилась еще одна близкая и надежная связь с полюбившейся ему страной.
О последних трех днях, проведенных Бальмонтом во Владивостоке (18–20 мая), известно немного. В коротком письме к А. Н. Ивановой, датированном 19–20 мая, Бальмонт сообщает, что «все утро бродил по взморью. Потом писал письма японским друзьям и переписывал для них стихи о Японии». Никаких выступлений в «Чашке чая», судя по всему, в эти дни уже не было; в лучшем случае все ограничилось прощальным чаепитием и чтением стихов в узком кругу.
21 мая 1916 года Бальмонт отбыл из Владивостока в Петроград. Накануне его отъезда Владивостокское общество грузин преподнесло поэту-переводчику Руставели благодарственный адрес, а также серебряный бювар и перо. «Вместе с адресом, – сообщала «Далекая окраина», – К<онстантину> Д<митриевичу> были поднесены две вещи: большая серебряная папка с изображением богатыря – Крестьянство и дворянство с надписью:
В знак искренней признательности и глубокого уважения певцу-поэту К. Д. Бальмонт.
Да не умолкнет твоя арфа музы, дорогой поэт, звуками которой ты услаждаешь все человечество.
Владивостокское общество грузин. Мая 20-го дня 1916 г.»[296]
А второй подарок представлял собой золотую ручку в форме древнего гусиного пера («наподобие пера – Руставели») с надписью: «Дорогому певцу-поэту К. Д. Бальмонт. Владивостокское общество грузин. Мая 20-го дня 1916 года»[297].
Через день, уже сидя в поезде (письмо помечено: «Китайск<ая> Вост<очная> ж<елезно>д<орожная> ст<анция> Хань-Дао-Хэ-Дзы»), Бальмонт рассказывал Анне Николаевне, что накануне покидал Владивосток «настоящим имянинником, окруженный друзьями и цветами».
292
293
В октябре 1916 г. М. М. Шевелева-Янковская заезжала (видимо, ненадолго) в Петербург, где в то время находился и Бальмонт; однако их встреча не состоялась. «Маргарита-Дэзи, – сообщал поэт А. Н. Ивановой 15 октября, – уезжая (я ее не видал здесь), послала мне чудесный куст белых хризантем» (желая, должно быть, напомнить поэту о Японии).
295
ОР РГБ, ф. 374, карт. 3, ед. хр. 51, л. 2 об. (письмо из Штутгарта в Париж от 4 мая 1938 г.).
296
Далекая окраина. 1916. № 2932, 22 мая. С. 3. В том же номере газеты на с. 2 было напечатано стихотворение Бальмонта «Самурай» (см. Приложение 1).