Япония продолжает волновать Бальмонта и в течение бурного 1917 года; он постоянно вспоминает о ней весной и летом этого года, совершая свою следующую (оказавшуюся последней) лекционную поездку по России (март–август). «Вчера я говорил перед рабочими “Как живут в тех странах, где всегда тепло” (Океания, Ниппон)», – сообщает Бальмонт Елене Цветковской из Иваново-Вознесенска 16 марта[444]. «Написал вчера “Японское сказание о Солнце”[445], – пишет он А. Н. Ивановой из Тифлиса 13 июля 1917 года. – Я ухитряюсь говорить о текущем – в лике вечном». Чем сильнее накаляется политическая ситуация в стране (после февраля 1917 года), тем более склоняется Бальмонт к тому, чтобы принять предложение своих японских друзей и надолго уехать в Токио (или другой японский город) для чтения лекций. «…Писать и печатать, – пишет поэт Е. А. Андреевой 23 сентября 1917 года, – это, кажется, одна из последних зацепок, удерживающих меня в жизни; во всяком случае, удерживающих меня в России. Без этого завтра же уехал бы в Японию. Впрочем, я, верно, туда и уеду, в недалеком будущем»[446]. «Уезжать из России, однако, не хочу еще, хотя сейчас мог бы, – пишет он жене 18 октября. – Катаками мне сказал, что Токийский университет, конечно, был бы рад дать мне кафедру, с полной свободой выбора тем. Может, позднее я этим воспользуюсь»[447]. И наконец, 5 февраля 1918 года – с иной окраской: «Я не хочу жить в России и не хочу жить, например, в Японии, куда я мог бы уехать хоть сейчас»[448].
Всем этим планам Бальмонта, связанным с Японией, не суждено было осуществиться.
Не сбылось и другое начинание Бальмонта тех лет – упоминавшаяся выше книга «Океания» (предполагалось название «От Острова к Острову»), куда должны были войти очерки Бальмонта об «островитянах», их фольклоре и искусстве. Книга, задуманная еще до путешествия в Японию, «образовалась» к осени 1916 года. 11 сентября Бальмонт сообщает Цветковской, что желает открыть сборник сонетом «Океания» («Океания – сонные лагуны…»), который он написал в тот день[449]. По поводу издания книги «От Острова к Острову» Бальмонт обращался к своему родственнику М. В. Сабашникову, охотно печатавшему в 1910-е годы произведения и переводы поэта. 13 сентября 1916 года Бальмонт писал ему:
Не знаю, какое впечатление произведет на тебя моя новая книга. Но, считаясь вполне с твоей нелюбовью к моему субъективизму, считаю необходимым высказать следующие соображения. При всем субъективизме в нем столько есть объективного, что, напр<имер>, все, что я написал о Японии, уже появилось и имеет появиться в ближайшие недели на японском языке.<…> На русском языке, сколько знаю, это будет первая книга, посвященная Океании. Собранные в ней предания и образцы словесного искусства представляют значительную ценность для каждого, занимающегося народными преданиями разных стран.[450]
К сожалению, составленная Бальмонтом книга так и осталась в макете[451].
И все же связь Бальмонта с Японией в те годы не прерывается. В 1918 году, живя в Москве, Бальмонт продолжает изучать японский язык, беря уроки у жены Катаками[452]. В конце марта 1918 года Бальмонт дает несколько рекомендательных писем композитору С. С. Прокофьеву, уезжавшему из Москвы через Владивосток и Японию в США[453]. «Через неделю читаю о Японии», – сообщает Бальмонт жене 30 апреля / 13 мая 1918 года[454]. Завязываются новые знакомства. «Ко мне приходят немногие, – пишет Бальмонт (ей же) 28 сентября 1919 года. – Сейчас была прелестная японка, Инамэ Ямагато[455], мы очень нежны друг к другу»[456].
В конце концов обстоятельства жизни поэта в послереволюционной Москве и его творческие занятия в 1918–1920 годах отдаляют его от Страны Восходящего Солнца. Вероятно, изучение японского языка и японской культуры требовало от поэта такой затраты внутренних сил, на которую он в то время не был способен. В июне 1920 года вместе с близкими ему людьми (Е. К. Цветковской, их дочерью Миррой и А. Н. Ивановой) Бальмонт навсегда покидает Россию. Из Ревеля, где временно остановился поэт, ожидая виз в западноевропейские страны, он пишет Е. А. Андреевой 19 июля:
Если бы я мог располагать достаточными средствами, я бы поехал в Европу лишь на несколько дней и снова уехал бы туда, где так хорошо, в Мексику, Перу, Японию, на Самоа, на Яву. Туда, где изумительны цветы и оглушительны цикады, упоительны волны Океана, туда, где можно забыть, что человек грубое и свирепое животное.[457]
450
Там же, ф. 261, карт. 2, ед. хр. 75, л. 31. Сохранилось оглавление «Океании». Раздел книги, посвященный Японии, озаглавлен здесь «Корень Солнца»; в него были включены стихотворения «Ниппон», «К Японии», «Японке», «Гейши», «В чайном домике», «Самурай», «Буддийский храм», «Разговор» и очерки «Страна-поэма», «Фейное творчество», «Японские песни» и «Игранья раковины» (Там же, ф. 374, карт. 5, ед. хр. 1, л. 63–65; названные стихотворения см. в Приложении 1. Какие именно стихотворения имел в виду Бальмонт под заголовками «Ниппон» и «Разговор» – неясно).
453
См. письмо Бальмонта к жене от 16 / 29 марта 1918 г. – РГАЛИ, ф. 57, оп. 1, ед. хр. 143, л. 16.
455
14 мая 1920 г., незадолго до отъезда Бальмонта из России, в московском «Дворце искусств» отмечалось тридцатилетие литературной деятельности поэта. В вечере принимали участие Вяч. Иванов, Федор Сологуб и другие менее известные писатели. Были и зарубежные гости, среди них – японская поэтесса Ямагата Инамэ, приветствовавшая Бальмонта по-русски. Ее портрет набросан Мариной Цветаевой в очерке, посвященном Бальмонту (Цветаева также присутствовала на вечере):
«И японочка Инамэ – бледная, безумно-волнующаяся: “Я не знаю, что мне вам сказать. Мне грустно. Вы уезжаете. Константин Дмитриевич! Приезжайте к нам в Японию, у нас хризантемы и ирисы. И…” Как раскатившиеся жемчужины, японский щебет. (“До свидания”, должно быть?) Со скрещенными ручками – низкий поклон. Голос глуховатый, ясно слышится биение сердца, сдерживаемое задыхание. Большие перерывы. – Ищет слов. – Говор гортанный, немножко цыганский. Личико желто-бледное. И эти ручки крохотные!» (опубл. в пражском журнале «Своими путями» (1925. № 5. С. 14); перепеч.: Новый мир. 1988. № 6. C. 103).
Восьмилетняя Ариадна Эфрон записала в своем дневнике впечатления от этого вечера: «…Самое трогательное во всем празднике – это японочка Инамэ. Когда ее вызвали: “Поэтесса Инамэ”, она вышла из-за кресла Бальмонта, сложила ручки и трогательно начала свою простую речь. Она говорила: “Вот я стою перед Вами и вижу Вас. Завтра уже я должна уехать. Мы помним, как Вы были у нас, и никогда не забудем. Вы тогда приехали на несколько дней, и эти несколько дней… Что говорить!..”
Тогда Бальмонт сказал: “Инамэ! Она не знала, что у меня готовый ответ!” Все засмеялись. Он встал, вынул из кармана небольшую записную книжечку и начал читать стихи, вроде: “Инамэ красива, и ее имя так же красиво”, и вообще стих, лестный каждой женщине.
Еще одна женщина, английская гостья, встала и этим дала знать Бальмонту, что она хочет сказать ему что-то. Бальмонт встал. Гостья говорила по-английски. Когда она кончила, Бальмонт взял букет пионов и вручил ей. Лучше бы он отдал цветы японочке, которая не заученно и просто сказала свою маленькую речь!» (
Стихотворение, прочитанное в тот вечер Бальмонтом, опубликовано. Приводим его полный текст:
Инамэ