У кристалла нет возраста в нашем смысле. Снежинка, рождаясь мгновенно с очертаньями идеальными, не может быть представлена иной, чем она есть, хотя другая снежинка рядом так же идеальна, как первая, и обе они были такими же в столетьях. Алый любовный цветик, луговая гвоздика и голубая греза, болотная незабудка, хранят свой образ в веках.
Так же и японская танка.
Будучи идеальным явлением Искусства, я хотел бы сказать, будучи совершенным явлением Природы, японская танка, в столетьях своей поэтической жизни, в значительной степени утрачивает свой личный характер, ибо она так выражает свойство целого народа, что приобретает характер видовой. В этом смысле японская танка представляет из себя явление неизменное, – собрание танок можно сравнить с деревом цветущей махровой вишни, каждый цветок – он сам, и все они – одно древо.
Конечно, внимательный взгляд различит, что вот этот цветок не похож вон на тот. Один ярче, другой бледнее.
В одном любовная греза, в другом как будто Луна позабыла одну из своих предрассветных мыслей. В одном лепестки раскрываются, маня к себе, как безгласный рот с полузакрытыми губами манит поцелуй, – в другом лепестки иначе изогнуты и стыдливо говорят: «Не тронь».
И однако эти цветы одного и того же дерева, это одно и то же древо, это струны одного инструмента, в соучастии способные петь самые разные песни, но только изящные песни. Здесь есть ограниченность, которой можно завидовать. Японская танка может быть менее и более красива, менее и более очаровательна. Но никакая японская танка не может быть некрасивой, как не может быть некрасивой в пруду ни одна золотая рыбка.
Откуда у японца эта способность краткого речения в поэтической форме? Я думаю, она коренится в способности людей Востока к глубокому молчанию. Люди Востока любят говорить, как и мы, но, мне кажется, они не любят болтать, как непомерно болтают европейцы. Они любят говорить, когда им есть что сказать.
Отсюда – глубокие восточные поговорки. Не отсюда ли и эта иссеченная поэтическая форма. Японец, душою своей, долго смотрит в свое чувство, прежде чем о нем заговорить. Он мысленно будет отбрасывать из сферы внутреннего зрения одну подробность, другую, и третью, и четвертую, как ненужные, как нечто несущественное. Когда же остановится на чем-нибудь, это будет так же выразительно, как клочок тумана, цепляющийся за горный выступ, над обветренной стремниной, – и как пена ручья, задерживающаяся около выдвинувшихся над водою подводных трав, живущих двойною жизнью.
511
Здесь и в дальнейшем имена японских поэтов даются в современной транскрипции (см. с. 5 наст. изд.). Написание дат унифицировано.