Вот они, приключения, их не ждешь, а они навязчиво приходят и выдергивают вас из теплой пастели с одной лишь целью - проверить на прочность вашу шкуру, а мозги - на сообразительность.
Погоня, это песнь ветра в ушах и чувство разгорающегося жара под сердцем. Погоня - сладко-горькое слово, потому что на устах вкус изнуренной солнцем степи, бескрайней, раскинувшейся перед нами, словно море и исчезающей за линией горизонта.
Погоня!
15
ПОГОНЯ (часть 1)
Нас было двенадцать человек против пятнадцати человек барона Ворлока, потому что с лейтенантом Крисом, который, кстати, оказался неплохим парнем, отправилось не двое, а шесть гвардейцев. Мы имели лошадей для смены и провианта на трое суток.
Я радовался, впервые покинув королевский замок и крикливый, тесный столичный городишко. Я уже предвкушал вечером какое-нибудь жаркое на углях вместо набившей оскомину, но так любимой королевским двором под страхом смертной казни рыбы.
Моя лошадь, подарок принцессы, с тонким поэтическим именем - Элегия (откуда они выкопали это слово, сколько я не приставал, никто не мог мне ответить толком), бежала легко и быстро, не ощущая усталости.
Со всех сторон раскинулась широкая и привольная, так и хочется добавить - украинская, степь, а в поле... выехал в разведку против басурман отряд казаков. Чу! Крымских татар видно не было, нас окружала высокая, в рост человека, зеленая трава. Старая дорога - две колеи от телег - петляла среди этих пампасов.
Один раз мы встретили большой обоз, возвращающийся с ярмарки из-под Хорка, по нашему - поселка городского типа, нас яростно атаковали слепни и мухи, сопровождающие обоз. Как-то справа одиноко промелькнула серая перекошенная башня, нуждавшаяся в починке зубцов, как челюсть боксера после соревнований - в услугах стоматолога. Василиск указал на башню.
- Владения сумасшедшего Джума, - он весело рассмеялся.
- Почему сумасшедшего? - спросил я.
- Он живет в башне один, плюс еще слуга, - вмешался Звездочет. - Живет один уже много лет. Очень нелюдим, не хочет ни с кем знаться и никого не подпускает к своим владениям. Ходят слухи, что Аврод Драное Ухо прячет в этой башне награбленное.
Я удивлялся выносливости этого старика. Я уже еле сидел в седле от изнурительной по жаре скачки, да еще в полной полевой амуниции, а ему хоть бы что, вот что значит - дитя своего времени.
Великанья трава неожиданно расступилась, выбросив нас на выгоревшее поле, заросшее мелкой муравьиной травой. Кое-где возвышались островки медного, колючего кустарника, еще реже - одинокие и приземистые, похожие на наши баобабы деревья, обладающие роскошной шевелюрной кроной, закрывающей соток десять. Пожалуй, у них была мощная корневая система.
- Дерево-кремень, - прокомментировал мой вопросительный взгляд всезнающий Звездочет. - Самая тяжелая древесина, тонет в воде. Одно такое растет возле замка - его посадил я.
Мы свернули в сторону и проехали под одним из таких деревьев. Впечатляло. Вблизи ствол оказался переплетением мощных и толстых мышечных жгутов, словно сами корни вырвались из земли в надежде достать до солнца. Приглядевшись, я заметил, что жгуты в свою очередь распадаются на мелкие канаты, те в свою очередь на более мелкие волокна. На высоте эти жгуты вдруг расползались в стороны и выстреливали пучками длинных стреловидных листьев. Под странным деревом царила своя жизнь, перед лицами замелькали раскричавшиеся пестрые стайки птиц, загудели рассерженно мухи, я увидел что-то похожее на мелькнувший змеиный хвост.
На несколько минут спасательная тень дерева скрыла нас от солнца, а потом вновь произвол палящих солнечных лучей, зной исходящий от выгоревшей травы и клубы пыли от земли, пропитавшие меня насквозь.
Вот они какие бывают, приключения, я давно подозревал, что о романтике можно только говорить, а на самом деле она не существует.
В довершение ко всему мы промчались мимо зарослей стрелка - вредной, похожей на камыш травы, стреляющей от детонации почвы спорами колючек-семян, от которых потом тяжело избавиться. Все было новым и необычным, я инстинктивно пытался дать всему незнакомому названия моего мира. Все-таки флора и фауна обоих параллельных миров разительно отличались друг от друга.
Например - степная четырехногая птица, которую я окрестил страусом, но она была размером с маленькую лошадку, может ее было бы лучше назвать лошадью Пржевальского. Мы видели их огромную стаю - заметив нас, они умчались за горизонт. Василиск тяжело вздохнул, упомянув их кулинарные достоинства. В стороне просто протрусили два степных волка. Просто волки, но! Одно дело их разглядывать, помещенных в вольере зоопарка, когда вас разделяет толстая, стальная проволока, другое дело знать, что они здесь, рядом, и, может быть, суждено встретиться один на один, без преград, вы понимаете, что я хочу сказать? Они лениво и самоуверенно протрусили в стороне от нас, высокие, сильные, упитанные.
Я - дитя машинного века и смазочного масла, стука подшипников и телефонных гудков, века урбанизации и космической эры, вдруг врываюсь в этот непуганый Майн-Ридовский и рыцарей короля Артура, почти сказочный век, мир иных ценностей и понятий.
Вот она, степь, бескрайний мир, заполненный совсем иной жизнью. Конский, потный запах и скрип седла, адская боль в чреслах не приученных к долгой езде, взмокшие и воняющие ноги в кожаных ботфортах, промокшая под кожаной курткой и пропитанная потом нижняя рубашка, блеск обнаженного оружия и игра солнечных зайчиков на нашитой на груди пластине, тяжесть меча на широком рыцарском поясе. Простор и свобода, несмотря на все эти неудобства я чувствовал себя счастливым и сильным, было бы желание - могущем свернуть горы и выпить моря. Я не задумывался об опасностях, поджидающих впереди, это уже философия, когда они каждый день, к ним привыкаешь. Я был счастлив от новизны открывающегося мне нового мира, от ощущения сопричастности к нему, я не чувствовал себя здесь временным чужаком, я здесь живу. Это не романтика, это новое понимание моего прошлого мира, того, что мы там, у себя, потеряли. Виновата не экономика, мы, люди, сами выбираем свою судьбу.
Я благодарен этому миру - многое я начал ощущать, воспринимать совсем по другому. Я благодарен этому миру за то, что он меня принял и, несмотря на первые проведенные здесь дни и опасность для жизни, я вдруг понял, что ничего другого мне и не надо. Этот мир мой и я не променял бы его на другой только потому, что здесь я почувствовал себя счастливым.