Полковой комиссар Вишневский был человеком злопамятным, о чём офицеры КБФ знали очень хорошо, стараясь не обострять с ним отношений. Проказов знал, что накануне Горбачёв фактически согнал Вишневского с ходового мостика, который тот хотел использовать как трибуну для стихийного митинга. Он мог поступить также, поскольку в походе был хозяином кормового мостика, где находился командный пункт старшего помощника командира, но решил не лезть на рожон. Извинившись, сославшись на неотложные дела, капитан-лейтенант ушёл с мостика, оставив за себя главстаршину Немчинова. Сам же он поднялся на ходовой мостик, решив доложить командиру лидера о беспокойстве высокопоставленных пассажиров, что им в случае гибели лидера не достанется места в спасательных шлюпках.
Капитан 3-го ранга Горбачёв выслушал своего помощника с улыбкой:
— Пусть поволнуются. Я, что ли, не волнуюсь. Дай им футштоки — пусть мины отталкивают.
Как раз в это время с радиорубки доложили, что принят приказ командующего приостановить движение и встать на якорь.
Горбачёв немедленно приказал встать на якорь, переведя ручки машинного телеграфа на «Стоп».
«Ленинград» прогрохотал якорь-цепью. Горбачёв считал приказ командующего совершенно правильным. При наличии такого огромного количества плавающих мин движение ночью представлялось совершенно невозможным. Никакая теория, не рекомендовавшая останавливаться при форсировании минного заграждения, в данных условиях не действовала. Не существовало и никаких методов борьбы с минами, которые косяками шли в полной темноте на корабли.
Не успели стать на якорь, как переговорная труба из радиорубки доложила, что принято радио от начальника штаба флота адмирала Пантелеева. «Минск» подорвался на мине, потерял ход и нуждается в помощи. Однако своего места «Минск» точно не давал. Затем такие же призывы были приняты со «Славного» и «Гордого».
Пока Горбачёв размышлял над полученными радиограммами, с полубака раздался душераздирающий крик: «Полундра! Мины! Две, три! Пять!!!»
Плюнув на угрозу подводных лодок, включили прожектор. Такого ещё видеть не приходилось. Около пятнадцати мин, охватывая «Ленинград» с обоих бортов, приближались к лидеру с трёх сторон. В этой картине было что-то мистически жуткое. Казалось бы, ветер и течение, которые прибивали мины с носа и левого борта, должны были отгонять их от правого борта. Но ничуть ни бывало. С правого борта мины также шли к борту «Ленинграда», как и с левого.
Тишину нарушил хриплый голос старшего боцмана «Ленинграда» мичмана Дормидонтова:
— Шевелись, моряки! Отпихивай их рогатинами!
Малейшее неосторожное движение, при котором взорвалась хотя бы одна мина, вызвало бы немедленно детонацию остальных и мгновенное уничтожение в огненном вихре самого лидера и почти трёхсот человек, находящихся на его борту. И как всегда случается в минуты смертельной опасности, когда обстановка уже выглядит, казалось бы, совершенно безнадёжной, выход нашёлся, стихийно подсказанный мощным коллективным инстинктом самосохранения.
Один за другим, обвязавшись концами, а иногда и не делая этого, моряки «Ленинграда» стали прыгать за борт, ставя себя между минами и бортами своего корабля. Иногда по одному, иногда вдвоем они выставляли перед минами живой щит, отплывая вместе с ними от корабля, уводя страшные шары за корму «Ленинграда».
Луч включенного на мостике прожектора своим призрачным светом выхватывал из кромешной тьмы совершенно невероятные картины борьбы мокрых и голых живых людей с чёрной и мёртвой смертью, подпрыгивающей на лоснящейся поверхности ночного залива.
А с палубы продолжали доноситься крики сигнальщиков:
— Прямо по носу мина!
— Две мины с левого борта!
И новые люди бросались за борт к ним навстречу.
00:10
Анна Щетинина, капитан парохода «Сауле», в наступившей темноте потеряла из вида остальные транспорты своего конвоя. Пароход продолжал идти малым ходом в восточном направлении. Выставленные на полубак и по бортам наблюдатели из числа добровольцев-пассажиров следили за плавающими минами.
За время стоянки в Таллинне Щетининой удалось более-менее отремонтировать старый латвийский пароход и подготовить его к переходу в Ленинград.
«Сауле» был построен полвека назад в Ньюкасле, имел название «Борс» и в 1927 году был приобретен латвийской компанией «Джура» для нужд молодой республики. Повреждения, полученные накануне от налёта немецкой авиации, для такого ветхого судна были очень серьёзными и, конечно, качественно отремонтировать их подручными средствами за четыре неполных дня не удалось. Снесенное правое крыло мостика, разумеется, восстановить не смогли. Открывшуюся пропасть кое-как оградили найденным листом железа и фанерой. Залатали, где могли, разбитые трубопроводы, отремонтировали рулевую машину (без всякой гарантии), перебрали и ввели в строй повреждённые осколками вспомогательные механизмы. Старший механик, семидесятилетний Ян Эйве, второй механик Пётр Кузнецов со своими мотористами трое суток работали практически без сна. Не меньше работы было и у палубной команды, возглавляемой боцманом Ильей Ашихиным.