Капитан-лейтенант Вальдман понимал, что боевая деятельность канонерской лодки «Амгунь» закончилась. Конвой, флагманом которого была канонерка, перестал существовать. Он был полностью разгромлен и рассеян авиацией противника.
Но даже если бы этого не произошло, в таком состоянии, в котором оказалась «Амгунь» — без боеприпасов и с повреждённой машиной, — она уже никого защитить не могла. Даже себя.
С левого борта к «Амгуни» медленно подходила её родная сестра — канонерская лодка «Москва». На ней также кончился артиллерийский боезапас, а на баке, у шпилей, дымилась рваная пробоина.
2-й конвой, флагманом которого являлась «Москва», также был разгромлен и рассеян.
К счастью, машина была в полной исправности. Но кончался уголь. Капитан 2-го ранга Антонов предложил взять «Амгунь» на буксир. Вальдман хотел уж было согласиться, но поднявшийся на мостик старший лейтенант Чернявский — командир БЧ-5 — доложил, что разбитые осколками трубы удалось изолировать. Доступ воды в машинное отделение в основном прекращён, и сейчас будет пущена машина.
«Амгунь» уже достаточно снесло к югу, чтобы возвращаться на центральный фарватер. Посовещавшись, Антонов и Вальдман решили следовать дальше южным фарватером и надеяться на лучшее. А от бомбардировщиков отбиваться с помощью винтовок и наганов.
Две канонерки, отчаянно дымя, заковыляли по южному фарватеру: «Москва» — головной, «Амгунь» — сзади. Южный берег залива, чернеющий не более, чем в 3-х милях по правому борту, был тих и пустынен.
Непривычно пустынным было и голубое небо, на котором сверкало поднимающееся к зениту солнце.
10:55
Сквозь вой бомбардировщиков и визгливый свист бомб, военный корреспондент Михайловский услышал чей-то крик:
— Товарищ командир! Снаряды кончились!
Орудия смолкли, стрекотали одни пулемёты. Три пикировщика с разных курсовых углов атаковали «Ленинградсовет». По обоим бортам вода кипела от взрывов, но попасть в старое учебное судно немецкие лётчики так и не могли. Видимо, немцы натаскивали на «Ленинградсовете» курсантов лётных школ как на тренажере, а те ещё очень нервно реагировали на зенитный огонь.
Теперь же снаряды зенитной артиллерии подошли к концу, а у всех на палубе «Ленинградсовета» было уже достаточно опыта, чтобы понять, сколь неэффективны в борьбе с пикирующими бомбардировщиками пулемёты системы «Максим», даже счетверённые.
Самолёты ушли, так и не добившись прямых попаданий, но ни у кого не было никаких иллюзий, что они не вернутся.
На палубе воцарилась тишина — странная, непривычная и тревожная. Возможно, что зенитный огонь и не был особенно эффективным, но он как-то укреплял уверенность в благополучном исходе плавания.
Теперь же все почувствовали себя безоружными, понимая, что любой появившийся вражеский бомбардировщик сможет совершенно безнаказанно летать над самыми мачтами корабля, сбрасывая бомбы и поливая палубу пулемётным огнём.
Многие стали раздеваться, чтобы в случае необходимости быстро махнуть за борт. Одежду при этом они связывали в узелки, а сапоги держали в руках, напоминая людей спешащих в баню.
Михайловский видел, что на многих лицах читалось откровенное отчаяние.
И когда снова зазвенели голоса сигнальщиков: «Справа по борту пять самолётов противника!» — на палубе началась паника.
Криков было не слышно. Все потонуло в гуле моторов и грохоте взрывов.
Михайловский лежал на палубе, закрыв голову руками. Кто-то метался вокруг него, падал рядом. Некоторые бросались за борт.
Через минуту все снова стихло. Медленно поднимаясь на ноги, журналист понял, что корабль остался невредимым.
Но паника продолжалась, приняв весьма необычную форму. Целая толпа «советчиков» и «консультантов» прорвалась на мостик. Истерично крича и отчаянно жестикулируя руками, они пытались убедить старшего лейтенанта Амелько в том, что тот идёт неправильным курсом и допускает ошибки при маневрировании, убеждая его уйти с центрального фарватера. Некоторые вообще предлагали Амелько сдать командование, уйти с мостика и передать управление кораблём одному из них.
— Всем пассажирам удалиться с ходового мостика! — надрывалась корабельная трансляция, но пришлось вызвать караул с винтовками, чтобы очистить мостик от посторонних. Толпа продолжала бушевать под мостиком, обвиняя Амелько в некомпетентности.
Михайловскому было странно слушать эти крики, порождённые всплеском того, что позднее будут называть «бомбовой истерией».
С его точки зрения, «Ленинградсовет» ещё находился на плаву исключительно благодаря искусству своего командира — старшего лейтенанта Амелько. При любых бомбёжках Амелько оставался совершенно невозмутимым, демонстрируя великолепную точность расчётов маневрирования своим древним и неповоротливым кораблём. В какие-то доли секунды «Ленинградсовет» менял курс, и летящие прямо в него бомбы падали и взрывались в стороне от бортов. Взгляд командира был прикован к самолётам, уши ловили донесения наблюдателей, руки манипулировали рукоятками машинного телеграфа. Михайловского поразила та предельная собранность, с которой Амелько управлял кораблём. Так что претензии орущей толпы были ему непонятны.