— Дурак, чего боишься, тебя же там ждут деньги!
— Сколько? — с замиранием сердца спросил Казбек.
Курбан подумал минуту-другую, видимо, вспоминая заработки своего отца, и сказал:
— Наверно, рублей шестьдесят, семьдесят.
Конечно, речь шла о старых шестидесяти рублях, но и этого хватило бы Казбеку для осуществления его самых заветных желаний. Во-первых, он хотел купить себе белую рубашку и доказать таким образом отцу, что, хотя тот и бегал за ним с палкой, он, Казбек, не такой уж прохвост — сам, своим трудом зарабатывает деньги. А во-вторых, во-вторых, хорошо бы купить серьги одной девушке…
Казбек занял у Курбана десять рублей и, сбежав из школы после первого урока, поехал на попутке в Балъюрт. До райцентра было недалеко, но и не близко — восемнадцать километров…
Хасаев сидел за тем же большим столом, так же мерно качался большой маятник над его маленькой головой, качался, словно отсчитывая не только время, но и несметное число добрых дел, творимых Хункерханом — поэтом и человеком.
— Поздравляю, — сказал Хасаев, увидев Казбека, но из-за стола не встал, а только протянул ему свою маленькую ладошку. — Главное — почин, у меня легкая рука — далеко пойдешь! — Рука у него была действительно легкая, почти невесомая. — Гонорар — там, пройди коридором и первая дверь налево, — деловито добавил Хункерхан.
В Казбеке все дрожало от счастья: «Все хорошо, все нормально и никто меня не поймал с враньем». И он пошел за гонораром и получил… четыре рубля. Прости-прощай сорочка. Прости-прощай серьги…
С тех пор Казбек не унимался. Не было, пожалуй, недели, чтобы «районка» не поместила его заметок. Он писал о ремонте аульского моста, о вывозе на поля навоза, о читательской конференции, которой никогда не было и быть не могло по многим причинам. А когда в газете опубликовали его большую заметку о художественной самодеятельности школы, что действительно существовало, все увидели в нем своего аульского летописца. Неграмотные старухи стали останавливать его на улице и просили увеличить пенсию, ровесники называли богачом и просили взаймы денег, не верили, что их у него нет, с обидой говорили ему: «Все копишь!»
Последний раз он ездил к Хасаеву накануне окончания школы — получать удостоверение нештатного корреспондента редакции. Вручая ему красную книжечку, Хункерхан сказал:
— Теперь ты настоящий работник пера, теперь у тебя бумага и ты можешь спокойно идти, куда хочешь, даже в магазине можешь проверить: правильно взвешивают товар или нет? Но лучше этого не делай, с ними связываться не дай аллах. Поздравляю! — И он сунул свою маленькую ладошку в широкую ладонь Казбека.
Да-а… Сейчас и грустно, и смешно вспоминать, а тогда он вышел из редакции с таким ощущением, будто подрос сантиметров на двадцать и некого ему отныне бояться, потому что есть у него в кармане красная книжечка, где написано «корреспондент». Когда показываешь книжечку, слово внештатный можно прикрывать пальцем — это он сразу усек, едва взял ее в руки. А сейчас лежит эта книжечка где-то дома, среди его архивных бумажек. Как странно, что теперь он будет главным редактором! Хункерхан до сих пор работает в той же должности, сидит за тем же столом, тот же маятник раскачивается над его головой. Недавно Хункерхана рекомендовали на республиканское совещание молодых писателей — ему уже под пятьдесят, а он так и остался на всю жизнь начинающим поэтом районного масштаба.
«Как много странного, удивительного в жизни…» — думал Казбек, глядя на ровную гладь раскинувшегося перед ним в безветрии Каспийского моря.
Из дневника Алимова
«Куда я полез?! Недаром говорится в одной нашей сказке: пасся ишак в горах, на воле вольной, но потом потянуло его, безмозглого, в иные места, спустился он вниз, в долину, тут-то и поймал его человек, навьючил и с тех пор нет ишаку покоя. Я тоже похож на этого ишака. Чем плохо мне жилось? Работал редактором книжного издательства, имел часы в университете, обещали полную ставку преподавателя, дождался бы и квартиры. Писал статьи и рецензии, активно выступал в республиканской печати. И вот в один день потерял все. Добровольно отказался от благ, во имя которых многие тратят годы, а то и всю жизнь…