В пятницу 25 сентября, после трудных торгов, госпоже де Брюньоль удалось снизить цену до 50 тысяч франков. Значительная часть суммы 32 тысячи, а также пени в размере 5 % будут внесены лишь 28 сентября 1849 года. Госпожа Оноре де Бальзак окончательно погасит долг лишь в сентябре 1850 года, когда улица Фортюне станет улицей Бальзака.
В 1846 году Бальзак «помимо суммы, оговоренной в договоре», то есть из-под полы, выплатил 18 тысяч франков в виде акций Компании Северных дорог.
Дом имел очень странный вид. Снаружи он походил скорее на сарай или заброшенную мастерскую, нежели на особняк. Блеар разместил там конторы, которые затем уступили место прачечной. В подвалах еще оставались ледники Божона. «Внешний вид дома просто ужасен, — скажет Бальзак. — Это была настоящая лачуга, которая смахивала на сумасшедший дом, поскольку на ее окна были установлены решетки. Перед домом раскинулся садик шириной в 20 метров и длиной в 24 метра, походивший на тюремный дворик». «Но что вы хотите, — говорил Бальзак герцогине де Кастри. — Я там обрел одиночество, тишину и дешевизну».
Для того чтобы Божон стал приемлем для проживания, ничего не надо было строить, только следовало «сделать ремонт и уборку». Бальзак обратился к самому дешевому архитектору. Это был итальянский художник по имени Санти, «добрый малый, честный человек, к тому же несчастный». Ему Бальзак выплатил за работу 20 наполеондоров, взяв расписку в получении денег.
С ноября 1846 года Бальзак только и делал, что занимался домом. Он обходил всех антикваров и краснодеревщиков. Грое изготовил мебель для его библиотеки, Шапталь продал ему старинную мебель, Солильаж — ткани, Пайар — бронзовые изделия. Бальзак не брезговал и посещением лавок старьевщиков, как Ремонтанк («кузен Понс»), который коллекционировал старые звонки, треснувшие блюда, весы, старинные гири, склеенные фарфоровые изделия. Лавки торговцев железом могли оказаться «волшебной шкатулкой». Любое изделие, купленное там, превращалось после реставрации в настоящую музейную реликвию, подлинный шедевр.
Бальзак, скупавший монеты, предметы мебели, всякого рода безделушки, в полной мере выказывал любознательность, экстравагантность и артистические наклонности.
Ужасная прачечная превращалась в один из самых оригинальных домов Парижа.
Бальзак писал Еве Ганской: «Когда ты увидишь этот дом, тебе покажется, что он всегда выглядел так, как теперь, и ты никогда не сможешь догадаться, в каком чудовищном состоянии он был, когда я его покупал, и ты спросишь себя, как же можно было потратить всего 23 тысячи франков на его ремонт».
Эти 23 тысячи быстро превратились в 30, затем, в июле 1847 года — в 38 тысяч франков. В августе 1847 года Бальзак оценил общие затраты на дом в 300 тысяч франков, включая обстановку. Он нашел утешение в словах Маргонна, который назначил за дом цену в 700 или даже 800 тысяч франков.
С уверенностью можно утверждать лишь одно: за целый год Бальзак не сподобился написать ни единого связного произведения. Целыми днями он следил за ходом работ, встречался с подрядчиками. Он приказал вырыть погреб, чтобы установить там калорифер. Ева проявляла осторожность. Бальзак отдал на реставрацию картины художников XVIII века, испорченные сыростью, велел вскрыть замурованные потайные двери. Он обходил антикварные лавки, перевозил мебель, подбирал занавеси в тон цвету стен.
Вскоре обличье этого дома, а вернее пребывание в этом пустом доме, куда Ева по-прежнему отказывалась переезжать, стало превращаться в «смертельный яд». Этот дом был воздвигнут игрой воображения Бальзака, при том, что разум доказывал несостоятельность его действий. «Весьма любопытно взирать на разногласия между разумом и воображением» (7 августа 1847 года). Иногда Бальзак начинал понимать самоубийц. Самоубийство — наилучший выход из невыносимого несоответствия между желанной жизнью и реальным существованием: «Вид стольких вещей, на которых ежеминутно останавливают свой взгляд мои глаза и которые напоминают мне о вожделенной, но несбыточной жизни, убивает меня».
Порой в этой ожесточенной, упорной работе он, шутки ради, позволял себе вольности. Ручка смывающего устройства в отхожем месте будет сделана из богемского стекла. В умывальной комнате он поставит «зеркало, чтобы было удобнее брить бороду, небольшой шкаф, куда я буду складывать нательное белье, и небольшую галошницу для туфель и сапог». «Над кроватью надо повесить кропильницу», портрет Марии Лещинской, двоюродной прабабки Анны Ганской, а еще лучше — портрет прадеда, «Людовика XV на коне».
Наполеон любил посудачить о своем «бедном дядюшке Людовике XVI». Бальзаку тоже не был чужд семейный дух.