Он произносил эти речи в духе Малларме[144] со все большей экзальтацией, подняв глаза к небу, — я хочу сказать, к меловому своду подземной пещеры (блондин тоже не смотрел на меня, и я воспользовался моментом, чтобы быстро подобрать чугунный шар). У него было красивое изможденное лицо аскета, которое мне запомнилось еще с первых встреч. Некоторое время я делал вид, что жадно впитываю слова мсье Леонара. Во всяком случае, я заметил, что в стене его безумия были и отдельные кирпичики здравого смысла.
Потом я спросил его, как бы он окрестил свое творение. Он предложил несколько вариантов, и я запомнил последние: «Музей Леонара» — так же, как говорят: «музей Гревена»[145] (но потом он отверг это название, поскольку счел его слишком претенциозным); «Музей Жан-Марка Леонара и Квентина Пхам-Вана», ибо сейчас он любил забальзамированного молодого человека, как прежде — живого; и «Человеческий пантеон». Но в конце концов он остановился на названии, которое еще недавно носило крыло дворца Шайо.
— Ибо в конечном счете, — произнес он с широким жестом, который опрокинул игрока в петанк на ложе, где лежал Квентин, — все это и есть настоящий Музей человека.
Я с ним согласился:
— Я думаю о том, что вы говорили о Данте. В сущности, поскольку вы атеист, вы никогда не захотели бы «Божественной», но скорее «Человеческой комедии»!
— Это говорит будущий Бальзак? — спросил он меня с улыбкой (я имел слабость неделю назад сообщить ему, хотя только вскользь, о своих писательских планах). — Очень лестно!
Без сомнения, пытаясь говорить с ним в духе моих недавних бесед с Мартеном, я лгал лишь наполовину, а отчасти даже восхищался им. Из нас двоих скорее он был романистом, одним из наиболее великих в грядущем веке. Однако не хотел бы я стать одним из его персонажей!
И вот, когда он, пристально глядя на меня, прошептал одновременно тихим и нежным голосом: «Позвольте мне вас спасти!», — я пробормотал в ответ: «Спасибо» (хотя, разумеется, это было скорее «Спасибо, нет») — и резко вырвался. Настало время операции «Петанк». Не сводя с него глаз и повернувшись спиной к забальзамированным телам, я с безучастным выражением лица швырнул чугунный шар за спину — как можно выше и дальше. Послышался грохот: это рухнуло какое-то из тел. Блондин, который не заметил моего маневра, первым бросился к месту происшествия, за ним — потрясенный мсье Леонар. Я едва успел заметить, что мой бросок сшиб с табурета жену мясника, и бросился бежать с той же скоростью, что на двухсотметровке в студенческие годы. Я даже превзошел свой прежний рекорд, пробежав на две-три сотни метров больше, пока не укрылся в небольшом леске. Полезная предосторожность — ибо хотя я не увидел, чтобы кто-то бежал сюда со стороны карьера, но с другой стороны вдруг донесся шум мотора. В таком пустынном месте это меня удивило. Я чуть было не дал о себе знать, но осторожность взяла верх, и я укрылся за деревьями. И совершенно правильно сделал — ибо в следующую секунду я увидел фургончик с инициалами ЖМЛ, где сидели два других сообщника Бальзамировщика. Когда они скрылись из виду, я пробежал еще около километра, пока не достиг первых домов Обиньи. Тут мне удалось поймать попутку — желтый автомобиль почтальона, который довез меня до Оксерра. Таким образом мне удалось избежать прелестей бальзамирования. К счастью — ибо в противном случае никто не рассказал бы конец этой истории и вы бы сейчас ее не читали.
Я не выдал Бальзамировщика сразу же. На следующий день газеты сообщили, что нашелся комиссар Клюзо. Он, как говорилось в одной из статей, «подвергся нападению в одном из окрестных ночных заведений»; на самом деле, как я узнал позже, он напился в стельку в «Круге», свингер-клубе в Понтиньи, где его обчистила до нитки какая-то румынская Лолита, прихватив даже его полицейское удостоверение. Само собой, именно к нему я собирался отправиться. Но я тщетно пытался дозвониться до него по всем телефонам, включая мобильный, — он был недосягаем. «Он будет завтра», — ответили мне в полицейском управлении. Мне не хотелось обращаться к кому-то другому. Кроме того, всю вторую половину дня я был занят телефонными переговорами с парижским уполномоченным банка «Flow», который вновь решил пересмотреть нашу недавнюю договоренность. К тому же у меня еще не сформировалось четкого представления о том, что же именно я увидел. Впрочем, «представление» — не совсем верное слово: это была смесь тревоги, подобной той, которая сопровождает самые отвратительные кошмары, и недоверчивости перед реальностью, слишком необычной, чтобы в нее поверить — тем более заставить поверить кого-то другого. Мне нужно было немного прогуляться.
144
Малларме, Стефан (1842–1898) — французский поэт, глава французского символизма. —