— Отдай мне… эту штуку (она не решилась вслух произнести «гаш» или «дурь») и поезжай домой. Я поговорю об этом с Прюн и после к тебе приеду.
— Не позже восьми! Не забудь — мы сегодня обедаем у Дюплесси!
Она изо всех сил налегла на педали. Какое-то время я еще различал ее впереди, потом она свернула на улицу Ивер и скрылась из виду.
Въехав на приличной скорости в маленький дворик перед своим обиталищем, я чуть было не налетел на юного алжирца, лопоухого бездельника, облаченного в костюм, выходящего из первого дома. Он искал что-то во внутреннем кармане, поэтому вовремя не заметил меня.
— Как поживаете, мсье? — осведомился он, словно мы были близкими знакомыми, но не стал дожидаться ответа, нажал на кнопку у выхода и был таков.
Войдя, я включил автоответчик и начал прослушивать запись, одновременно раздеваясь, чтобы принять ванну. Первым было сообщение от Мартена, историка-любителя, который проводил все выходные, создавая с невозмутимой серьезностью, почти чопорностью, сумасбродные исследования, в которых, заменяя незначительные детали и доказывая, что это могло вызвать самые серьезные последствия, переписывал Историю. Например: что случилось бы, если бы Груши вовремя прибыл к Ватерлоо?[14]
Словом, все это было написано в духе паскалевских рассуждений о форме носа Клеопатры.[15]
Он объявил, что хочет показать мне очередное исследование (при этом в голосе его звучало плохо скрытое торжество предсказателя, чье пророчество сбылось). Затем — я уже погружался в прохладную воду, куда предварительно высыпал ароматическую соль, — раздался голос Эглантины, крайне встревоженный. Она не сможет пойти со мной сегодня к Дюплесси (хотя это были именно ее друзья), потому что с ее сестрой возникли проблемы. («Сейчас я не могу сказать больше».) Она попытается приехать ко мне до наступления ночи.
Таким образом я мог понежиться в воде дольше чем рассчитывал. Плескаясь, я даже рискнул пропеть несколько арий из «Женитьбы Фигаро». Затем я позвонил Дюплесси и извинился, что мы с Эглантиной не сможем прийти. Больше никаких срочных дел не было. Закусив тем, что нашлось в холодильнике, и прочитав половину главы из «Слишком большого глотка», нового романа Жан-Жака Маршаля, я решил пропустить стаканчик в центре города. Оставив Эглантине записку, я надел льняной костюм и вышел из дому — веселый, довольный и, кажется, еще более легкий, чем мое одеяние. В воздухе уже чувствовалась вечерняя прохлада, придававшая ему свежесть и тот оттенок синевы, в котором контуры предметов уже не так отчетливы. Я долго смотрел на все, что меня окружало, — небо, дома, прохожих, семьи, возвращающиеся из поездок на уик-энд, туристов в шортах или бермудах. Фасад Сент-Этьенн еще никогда не казался мне таким высоким и светлым, как сейчас, в лучах прожекторов.
Вскоре я добрался до «Таверны» мэтра Кантера. На террасе оставался свободный столик, стоявший на небольшом отдалении от остальных, откуда можно было все видеть и слышать, оставаясь незамеченным. «Уголок романиста», — сказал я себе и в течение нескольких секунд терзался, почти как от физической боли, от смешанных чувств, которые испытывал по отношению к литературной деятельности — страстного желания написать роман и боязни неудачи, заставлявшей добровольно отказаться от этого намерения.
Карим, юный официант, подошел принять заказ. Я с грехом пополам сумел растолковать ему, что именно мне нужно (впрочем, заказ действительно был не простой): «Ферне Бранка» в большом бокале плюс графин воды со льдом, сахарная пудра и маленькая ложечка для взбалтывания смеси, — потому что все его внимание было приковано к красавице мулатке, которая только что вошла. Неподвижно стоя в центре прохода, она медленно обводила взглядом посетителей, ища кого-то, кого, судя по всему, здесь не было. Потом она села за столик меньше чем в паре метров от меня, который только что освободили две пожилые дамы.
Недалеко сидела группка юных арабов, хохотавших во все горло над фотографией, которую они только что выхватили из рук у самого младшего, покрасневшего до ушей. «Какой у нее соблазнительный вид!» — сказал один из шутников, и в этом обороте, достаточно необычном для современного подростка, звучали одновременно ирония и восхищение.
Я лениво скользил взглядом вдоль улицы, где прохожих становилось все меньше, как вдруг невольно вздрогнул: один из них слегка замедлил шаг и взглянул на меня. Он показался мне знакомым. Но я напрасно тянул шею: теперь я видел его только со спины. К тому же он уже миновал освещенный участок улицы, где на асфальте дрожали отблески лампочек, зажженных на террасе. Не знаю почему, но я сразу подумал, что это Бальзамировщик. Он шел быстрым шагом человека, который спешит или не хочет быть узнанным.
14
Груши, Эммануэль (1766–1847) — маркиз, маршал Франции, последний из получивших это звание при Наполеоне I. При Ватерлоо не успел вовремя присоединиться к основным силам Наполеона, что решило исход сражения. —
15
Паскаль, Блез (1623–1662) — французский математик, физик и философ. Известно высказывание Паскаля о том, что, будь нос Клеопатры короче, вся история могла бы пойти по-другому. —