— Ее нет. А теперь уезжайте. Мои родители вот-вот вернутся, и тогда…
Она испытала облегчение, когда они послушно удалились. Один из них, юный негр подозрительного вида, ограничился лишь тем, что спросил, когда вернется Прюн. Когда она ответила, что ничего не знает, тот угрожающе пробормотал, что «тем хуже для нее». Эглантина с некоторой тревогой смотрела, как они удаляются по улице Пюи-де-Дам, лишь слегка посторонившись, чтобы уступить дорогу черному «пежо», который приближался с противоположной стороны. Это была машина родителей.
Эглантине не понадобилось много времени, чтобы обнаружить, что маленький секретер, где мадам Дюперрон хранила драгоценности, взломан. Исчезло красивое жемчужное колье (правда, из фальшивого жемчуга), но также, увы, брошь с нефритом (настоящим), подаренная ей супругом на двадцатилетие совместной жизни. Кроме того, в комнате Прюн, где даже в лучшие дни не бывало образцового порядка, теперь была форменная свалка.
Эглантина с трудом убедила родителей не вызывать полицию сразу же, а дождаться возвращения сестры. Близился час ужина, а подростки неспособны долго сопротивляться зову желудка. Эглантина нервно расхаживала по двору и успела насчитать сотню шагов, когда заметила юного мотоциклиста в красном шлеме, остановившего свое транспортное средство метрах в пятидесяти от нее. Пытаясь держаться непринужденно, что не слишком хорошо ему удавалось, он снял шлем и начал прохаживаться перед домом взад-вперед, время от времени искоса поглядывая на окна первого этажа. (Еще больше Эглантина удивилась, заметив на нем белую рубашку и галстук-бабочку.) Когда он проходил мимо в третий раз, она окликнула его: «Вы что-то ищете?» Щеки молодого человека мгновенно приняли тот же оттенок, что и его шлем, и, ничего не отвечая, он поспешил к своему мотоциклу. Снова натянув шлем, он двумя-тремя ударами ноги завел драндулет и укатил с грохотом, достигавшим уровня фортиссимо.
Прюн все не появлялась. Мсье и мадам Дюперрон с часовым опозданием сели за стол, как раз начинался воскресный вечерний телесеанс (на сей раз «Джеймс Бонд» с Шоном О'Коннери). Эглантина, устав от ожидания, решилась предпринять то, на что при других обстоятельствах никогда бы не осмелилась (или ей так казалось): немного порыться в вещах сестры. И наткнулась на листок бумаги, который еще сильнее ее встревожил. Там было написано:
Веро — 3 г
Кариму — 1 планку
Алисон — 10 г
Марине — 3 г
Сильверу — 10 г + 1 планку.
В этот момент зазвонил телефон и чей-то голос («молодой человек из городских», как определила его мадам Дюперрон, взявшая трубку) объявил, что если семья не заплатит пять тысяч евро, то никогда больше не увидит Прюн (разумеется, сказано это было гораздо менее вежливо, но общий смысл был такой). Похититель обещал перезвонить завтра в полдень, чтобы указать маршрут, каким нужно будет следовать с деньгами.
Оглушенный слезами жены и криками дочери, мсье Дюперрон все же нашел в себе силы позвонить в полицию. Учитывая поздний час и нехватку оперативного состава, ему было предложено потерпеть до завтра и явиться с заявлением с утра пораньше.
— Проблема в том, — объясняла мне Эглантина, пока мы возвращались ко мне (я еле успел закрыть дверь, чтобы не дать Клемансо выскочить на лестницу), — что завтра в восемь утра отец должен идти на медосмотр. Он уже пропустил один, и на этот раз пропускать нельзя. Я пообещала пойти в комиссариат вместо него.
Было заметно, что ей очень не хочется этого делать. Как большинство детей преподавателей, особенно «поколения 68-го»,[16] она отнюдь не испытывала особого благоговения перед стражами порядка. Поэтому очень рассчитывала, что я пойду вместе с ней (она сопроводила свою просьбу беглым поцелуем в ухо), поскольку помнила, что я знаком с комиссаром. Это было верно: его звали комиссар Клюзо — имя как будто специально для полицейского романа! После мадам Симон, кондитерши, он был одной из первых моих жертв, отысканных в картотеке банковских вкладчиков. Я случайно познакомился с ним на банкете в префектуре. Он был не дурак выпить — что, в общем, соответствовало обстоятельствам, но было не совсем обычно для сотрудников Министерства внутренних дел.
Я пообещал Эглантине пойти вместе с ней — главным образом для того, чтобы ее успокоить. Она никак не могла уснуть. Несколько моих ненавязчивых эротических поползновений, с целью хоть немного отвлечь ее, остались безответными. Я задремал. Было около трех ночи, когда меня разбудил какой-то шум в кухне — должно быть, она пошла выпить воды. Я не шелохнулся, когда она вернулась и снова улеглась. Но она не переставая вертелась с боку на бок, вздыхала и порой даже всхлипывала. Я не выдержал и все же прошептал: «Не переживай, она найдется». «Дело не в этом, — ответила Эглантина. — У меня зуб болит». Я осторожно встал и принес ей стакан воды и таблетку гуронсана (рекомендованного доктором Азулеем). «Я уже выпила две таблетки аспирина», — запротестовала она. «Попробуй вот это, и почувствуешь разницу». Она выпила таблетку. Я дождался, пока она уснет, встал и подошел к окну. Воздух был жарким и удушливым, луна стояла в первой четверти, и ее едва можно было различить. Справа в небо вонзался тонкий шпиль собора Святого Иоанна, возвышаясь над окрестными крышами. Внезапно я почувствовал какую-то странность в окружающем пейзаже и только через некоторое время понял, в чем дело: в одном из окон Бальзамировщика горел свет и оно было широко распахнуто. Обычно такого не бывало. Я различил черные силуэты и дрожащие тени: несомненно, это была комната с чучелами животных. И вдруг до меня донеслись голоса: двое спорили на повышенных тонах, и один был сильно раздражен. «Не смей этого делать!» — закричал он, и сразу вслед за этим свет погас. Через несколько секунд окно захлопнулось.
16
Имеются в виду майские события 1968 года — социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Привел в конечном счете к смене правительства и отставке президента Шарля де Голля. Беспорядки начались в парижских университетах, сначала в университетском городке в Нантерре, а затем и в самой Сорбонне. —