— Меня зовут Надя, — сказала она.
— Ах, Надя? Это же надежда, Надежда с пятновыводителем марки «Радуга», как же все замечательно сочетается… — шептал управляющий.
— А что бы вы сделали с ним потом? — любопытствовал Тонда.
— Потом я взял бы этого гада за нос и сказал ему: «Ну, а носик какой сделаем? Мерзавец, мерзавец, мерзавец!» И стал бы по кусочку, словно играя на скрипке, отрезать ему нос. Ведь мне даже овец стричь придется, чтобы настричь хоть что-то на это мое счастливое будущее!
— Неужели бы вы все это проделали? — спросила Надя у парикмахера.
— Не сомневайтесь! И не только это! Потом я бы ногу ему перебил, чтобы он не сбежал, и еще бы помучил! — воскликнул парикмахер и в доказательство пнул брус, прибитый ко дну парома.
— Потише, миленький, потише! — шикнул на него старик-перевозчик.
И фонарики закачались сильнее, и от парома отбегали круги и волны взволнованной воды, и луна размазалась в длинную черту.
Управляющий продолжал стоять на коленях на дне парома, положив голову на колени барышни Нади и придерживая рукой рекламный щит «Радуги».
— Тогда я не удивляюсь, — сказала Надя, — что каждую минуту случается новое убийство.
— Да этакую скотину и убить мало! — выкрикнул парикмахер. — Замучить его до смерти! Достоинство ему обстругать карандашной точилкой!
— А не слишком ли это больно? — засмеялась Надя.
— И еще бы ребра ему одно за другим вогнать в грудь, хорошенечко так, до упора, а потом слушать, как его рев все слабеет! — размечтался парикмахер.
— Миленький, не надо больше бить по парому, ладно? — попросил перевозчик.
— А еще я приставил бы бритву ему к горлу и спросил: «Ну, а с шейкой как поступим?» — вопил парикмахер, впадая в неистовство, — и сделал бы чик-чик-чик! И голова бы у него откинулась, как крышка у чемодана! И я бы ее отрезал, положил на землю и пнул так, чтобы она долетела аж до луны! — выкрикнул парикмахер и изо всех сил пнул по брусу, прибитому ко дну парома. И брус оторвался, и река ворвалась внутрь, она выдавила злополучный брус и забила гейзером, и паром от этого заходил ходуном.
— Миленький, да что ж ты натворил-то?! — закричал старый перевозчик.
И вот уже прямоугольный остов парома скрылся под водой, и фонарики коснулись ее поверхности, но четыре девушки по колено в воде все играли да играли «На сребропенной Лабе»… вода уже поднялась им до пояса, но они продолжали играть…
Несколько человек бросились за борт и поплыли к берегу.
А фонарики шипели и гасли, некоторые оторвались и плавали по реке, девушки подняли свои инструменты к подбородкам, но играть так и не перестали; вода залила им грудь, тогда девушки воздели мандолины над головой и попытались продолжать игру, но вода была уже так высоко, что они потеряли опору под ногами… музыка наконец умолкла, и девушки поплыли, бережно толкая перед собой свои инструменты, а пан управляющий точно так же толкал перед собой рекламный щит с надписью «Радуга»…
Парикмахер, который плыл бок о бок с Тондой, кричал:
— А если бы тот мужик, что приволок мне счастливое будущее, плыл тут со мной, я бы его утопил, вот так! А когда бы он стал задыхаться, я дал бы ему глотнуть воздуха, а потом снова уволок под воду, поняли?! — И он показал, как держит пана управляющего за горло и топит его. Однако перед ними плыл вовсе не страховщик, а толкавшая свою мандолину прекрасная музыкантша, за которой вилась змеей ее длинная коса.
Первые пассажиры утонувшего парома выбирались на мелководье, и люди с берега протягивали им руки. А четыре красавицы, обретя под ногами твердое дно, вылили из своих инструментов воду и, поскольку медиаторы потерялись, начали перебирать струны пальчиками. Музыкантши выходили из реки на берег, и лунный свет обрисовывал их силуэты, так что девушкам при всем желании не удалось бы скрыть свои прекрасные груди и плоские животы, а также сильные ноги и изящные щиколотки.
Как раз в эту минуту начался фейерверк, но люди на берегу не смотрели на ракеты и римские свечи, выписывавшие в воздухе замечательные баллистические кривые и падавшие разноцветными искрами в холодную реку, нет, они изумлялись красоте девушек, рядком маршировавших по мелководью и разбрызгивавших ступнями серебряную воду.
И музыкантши чувствовали на себе множество взглядов, но стесняться им было нечего. Напротив, каждая из них еще больше выпрямилась, выставив вперед грудь, подчеркнутую прилипшей к телу блузкой.
— Вот он, истинный гвоздь программы! — сказал старый паромщик.
Потом за кустами вспыхнули бенгальские огни.