Потом она принесла к шкафу простыню, постучала в полуоткрытую дверцу и подала полотнище Тонде. — Знаете, мужчины такие смешные, когда голые, — добавила она.
— Где вы живете? — спросил он из шкафа.
— В Праге, в Либени. А что?
— Да то, что Жижкова и Либеня бойся как огня!
— Зато там самые красивые девушки!
— Девушки там и правда есть. Но вот насчет красоты готов поспорить…
— А вы где живете?
— Везде. У меня проездной по всей области, рабочая неделя кончается… она у меня четырехдневная… и я сажусь в поезд, еду куда-нибудь и там поселяюсь…
— Какая замечательная жизнь…
— Под стать вам… — сказал Тонда и вышел из шкафа, завернувшись в простыню.
— Аве! — воздел он руку.
— Мария, — закончила Надя, взяла пластинку, положила ее на патефон и принялась заводить пружину. Но ручка прокручивалась вхолостую. — Пружина оборвана, — сказала она разочарованно.
— Что вы мне подарите, если Бенджамино все-таки запоет?
— Маленький дружеский поцелуй, дружеское лобзание.
— Скромно, но сойдет.
— Не гнушайтесь малым. Значит, вы живете в поезде? Такого я еще не слышала. Как же вам доставляют почту?
Тонда поправил иглу, опустил ее на начало пластинки, потом уселся на стул, положил палец на виньетку «His Master's Voice», раскрутил другим пальцем диск, и старомодный оркестр заиграл вступление.
— Сорока-воровка кашку варила! — Надя присела на уголок стола. — Но как же вы живете в поезде? Что сказал бы ваш отец?
— Благословил бы, — отозвался Тонда, — потому что я в точности повторяю его судьбу. Мой отец работал начальником станции и однажды, когда узнал, что его жена, то есть моя мама, изменяет ему, взял да и переселился в поезд…
Бенджамино наполнил белую комнату своим тучным голосом:
— О dolce napoli, о suol beato, dove sorridere voile il creato…
— Как грустно, — сказала Надя.
— Отец заканчивал рабочий день, садился в первый попавшийся поезд и возвращался только к началу следующей смены. И так десять лет…
— А потом?
— А потом он застрелился у себя в кабинете. Разделся догола и всюду, где только достал, отштамповал себя разными печатями. Когда туда вошли, он лежал на ковре, а рядом валялся маленький револьвер с перламутровой рукоятью…
Бенджамино Джильи радостно пел:
— Tu sei l'imperio, de l'armonia, Santa Lucia, Santa Lucia!
Надя наклонилась, Тонда, неустанно раскручивая пальцем пластинку, поднял голову.
И два человека в простынях поцеловались.
— Глазам не верю! — выкрикнул пан управляющий, остановившись в дверях. В одной руке он держал бутылку шампанского, а в другой — корзинку, из которой выглядывали три бутылочных горлышка.
Патефон умолк.
— Я и не думала, — сказала Надя, постучав Тонду по лбу, — что у него тут умещается столько ума!
И, покрутив пальцем в воздухе в подражание вертящейся пластинке, добавила:
— Нет лучшего способа починить опавшую иглу, чем сыграть в «Сорока-воровка кашку варила…»
— Все просто отлично, — воскликнул управляющий, ставя корзинку на стол и сдергивая с нее салфетку. — За окном лунная ночь, и мы устроим тут пикник. Надя, достаньте из корзины бокалы! Где вы переодевались? Ага! В шкафу. Я замерз после этой речной ванны, — кричал управляющий, входя в шкаф, и его голос звенел радостью. — А знаете, с патефоном у меня связаны плохие воспоминания! Прихожу я как-то к кузнецу в Унгоште, тот режет жаркое, а все его дети сгрудились вокруг патефона и поют «Течет бурный ручеек, поспешает к лесу», и один мальчишка то и дело бегает за пивом, а кузнец тоже распевает вместе с детьми и патефоном «Течет бурный ручеек…» — а я пытаюсь рассказать о выгодах пенсии и заполняю заявление, а кузнец между тем знай себе вторит детям и патефону: «Спокойной ночи, милая, спокойной ночи…» — и идет за деньгами, и только он их приносит, как — бац! Из патефона вырывается пружина и стремглав летит прямо на нас, мне она, зараза, точнехонько в шею попала, вот, глядите! — радостно кричал управляющий, высовывая из шкафа голову и задирая подбородок. — Я целый год потом ходил с полосой на шее, точно горлинка, шарф приходилось повязывать. Дайте-ка мне тоже простыню!
Надя стянула с кровати простыню и перекинула ее через дверцу шкафа, а управляющий тем временем продолжал бубнить:
— Или взять, скажем, часовщика из Мельнице! С заявлением у него все прошло как по маслу, и я ему уже ручку протягивал, чтобы он расписался, — а тут — бац! — ученик, черт бы его побрал! Мальчишка, видите ли, вставлял пружину в ходики, а она выскочила, смела со стола все колесики и часики, разорвала заявление и давай летать по всей мастерской. Утихомирилась только в ящичке со всякими детальками… И часовщик отказался от своего счастливого будущего! А когда я на другой день шел на поезд, — сказал управляющий, выходя в простыне из шкафа, — и заглянул по пути в мастерскую, то увидел, что часовщик с учеником все еще ползают по полу на четвереньках и собирают раскатившиеся колесики и винтики!