Кучер обернулся, а потом решительно зашагал обратно, тыча хлыстом в сторону картины:
— Какой еще святой Вацлав?! Да этот твой на стене — он же будто из желтого дома сбежал!
— Я на правильном пути, — сказал человек в галифе. — Если бы этому кучеру понравилась моя работа, то все мои картины гроша бы ломаного не стоили!
— Вы пан Нуличек, — утвердительно сказал Буцифал.
— Да.
— Вне всякого сомнения, — поддакнул пан Тонда Угде.
— Мы агенты пенсионного фонда для частных предпринимателей. Вы написали нам, что интересуетесь пенсией, вот мы и приехали.
— Да-да, проходите, — пригласил пан Нуличек и пошел к дому; на голенище сапога у него была засохшая кровь.
Во дворе висела на крюке освежеванная коза со стеклянно-синими глазами. Из носу у нее капала сукровица. Снятая шкура была растянута на кольях забора, и ее облепили зеленые и золотые мухи. Несколько куриц таскало по двору почерневшие внутренности.
Старый полуслепой пес задрал в углу у сарая ногу, точно собираясь сыграть на скрипке, и начал натужно мочиться.
— Господа! Господа! — воскликнул внезапно пан Нуличек.
— Что такое? — всполошился Буцифал.
— Знаете, что я однажды нарисую? Страшный суд для всех тех белых козочек, которых я когда-либо зарезал! Но где мне взять столько белил?
— Если вы станете членом «Опоры в старости», — сказал Тонда, — то сможете рассчитывать на внеочередное вспомоществование.
— Приятно слышать, — растроганно отозвался Нуличек, вытащил из-за голенища мясницкий нож и принялся обрезать заусеницы на ногтях, — иначе бы мне пришлось всю жизнь разъезжать на велосипеде и кричать «А вот кому шку-у-у-ры?» А хорошая выйдет картина, я ее уже прямо так и вижу. Называться она будет «Страшный суд для коз». И себя я помещу в центре, с этим вот самым ножом.
Ах, господа, что это за наслаждение — втыкать нож в козью шею! А я как живодер могу считаться частным предпринимателем?
— Можете, — ответил Буцифал. — Потому что вы частным образом изготавливаете шкуры.
— Какое радостное известие! — воскликнул Нуличка.
— И эти картины тоже, — сказал Тонда.
Стены хлевов, сараев и самого дома были сплошь покрыты рисунками, изображения переходили одно в другое, даже не пытаясь сочетаться по смыслу.
Живодер замер возле Тонды, желая насладиться его изумлением.
— И это все вы? — спросил агент.
— Да, — ответил Нуличек, продолжая радоваться своим творениям, отражение которых он видел в восхищении гостя. А на стенах сараев красовались буйные зеленые заросли, и папоротники, и хвощи, и среди них бежала нагая женщина с развевающейся гривой волос, из ее спины торчал мясницкий нож, а в ветвях над ее головой хохотал бородатый мужчина, гнувший руками латунную проволоку, и дети съезжали с горки на вальках для белья, и истощенный человек ходил босыми ногами по стеклу, а рядом с ним стояла девушка, державшая в руках конский череп…
— Что, правда? Это все вы?! — изумлялся Тонда.
— Я, — кивал живодер, пожирая агента глазами.
Тонда взобрался на приставную лестницу, чтобы рассмотреть рисунки, которые загораживала крыша веранды, и когда он оглядел двор и увидел освежеванную козу, кур, дерущихся из-за ее кишок, старого пса, который все еще мочился, задрав ногу кверху так, как если бы играл на скрипке… увидел деревянную будку уборной с открытой дверью и разглядел нарисованных внутри на бревенчатых стенках нескольких обезьян — макак и павианов, таких рыжих, как будто художник окунал кисть в содержимое выгребной ямы, у него закружилась голова и он не сумел спуститься по перекладинам, а просто съехал по ним на спине прямо в объятия Нуличека, и тот прижал мокрые губы к уху Тонды и прошептал:
— Это вариации на темы сонника и моих собственных снов.
— И откуда только все это в вас берется? — спросил Тонда.
— А во мне всего полно, прямо как в козе, — сообщил живодер. — Вот вы знаете, что в соннике написано? Убитых родителей увидеть — к счастью, жену свою мертвой — к радости, безумие — это свадьба, а впадение в бешенство — счастье на целый год…
— Послушайте, а какое у вас образование?
— Два класса, — ответил Нуличек, радуясь тому, что пан Буцифал ходит вокруг водяного насоса и смотрит на бредущего по его боковинам голого мужчину, на причинном месте которого висит шляпа, и на шесть голых женщин, весело барахтающихся в грязи.
— Что это? — спросил пан Буцифал.