Две благонравные ученицы продавщиц из магазина «Лидия, изготовление бюстгальтеров и корсетов» сидели на скамейке возле чумного фонтана и обедали бутербродами. При виде пана Гирмана, мчавшегося спиной вперед, они быстро встали, подхватили каждая со своей стороны скамейку и унесли ее с пути, по которому чуть позже пролетел пан Гирман.
— Доброго дня вам, пан мясник, — поздоровались они и, усевшись на скамейку, продолжали есть бутерброды, приготовленные их мамами. Пан Гирман прорвал огромную афишу, которая большими буквами приглашала всех горожан на Венецианскую карнавальную ночь. Он сломал подпорки этой афиши и упал на спину, а ноги у него занесло так, что он пнул себя ботинком в лоб. Вдобавок пан Гирман ударился затылком о железную ограду. Шляпник Курка пробежал по площади, раздвинул бумажные лохмотья афиши и спросил:
— Ну как, сосед, голове-то сильно досталось?
Гирман сел и бережно себя ощупал.
— Хорошо еще, что вас видело не так уж много народу, — наслаждался шляпник.
Гирман поднялся, взял свою палку и пошел прочь.
— Болит?
— Еще как! — ответил Гирман.
— Вы не представляете, до чего мне вас жалко, — сочувствовал шляпник, но злорадства ему скрыть не удалось, и он был вынужден опять сгибаться к шнурку на своем башмаке. Он так смеялся, что обслюнявил колено, в которое шептал: «Хорошо-то как…»
— Не подумайте, что я хвастаюсь, — сказал в лавке пан Буцифал, — но если, мадам, вы прямо сейчас выложите десять миллионов, то Церковное управление оборудует вам целый храм… как говорится, под ключ! Ведь у нас есть свои маленькие фабрики, где делают церковные кафедры, и свои цеха, где по меркам шьют облачение для священников, отличные сутаны всего за восемь тысяч двести крон пятьдесят геллеров, и свои золотошвейные и кузнечные мастерские… — вот как говорил страховой агент пан Буцифал, а пан Гирман опустил наконец штору, вошел в магазин, взял большой оловянный таз, открыл витрину и принялся за уши хватать свиные головы и швырять их в таз.
— Да, мадам, — продолжал Буцифал. — Церковное управление распоряжается виноградниками, и винными погребами, и церковным вином… А еще у нас есть два женских монастыря, где пекут облатки на всю страну.
Тут все обернулись и увидели, как мясник высыпал на колоду свиные головы, взялся за одну, поднял ее — точно благословляя этой головой присутствующих, — положил обратно на колоду, привычно провел подушечкой пальца по острию мясницкого топора. И единым махом рассек свиной череп.
— Отличный удар, — заметил пан управляющий и прикоснулся к собственному лбу.
— Может, нам уже пора? Эта сцена возле колоды, не таит ли она в себе намек на нашу возможную судьбу? — вопросил пан Виктор.
— Уж не ревнив ли случайно многоуважаемый супруг? — прошептал пан Буцифал.
— Да что вы, господа, — во весь голос воскликнула мясничиха, — и почему только вы такое вообразили? Мой Фананек — и вдруг ревнует?! Ведь у него же нет ни малейшего повода. Фананек, вот тут спрашивают, ты часом не ревнуешь?
Пан Гирман взял большую ложку, молча смерил страховщиков взглядом и принялся вычерпывать из свиной головы мозги и сердито кидать их в фарфоровую миску.
— Что-то у меня в голове свербит, — сказал управляющий и приложил ладонь к пробору.
Мясник взял ценник на острой проволочке и воткнул его в мозги в миске.
— Ну вот, опять кольнуло, — сказал управляющий.
Пан Буцифал поднялся с места, подошел к колоде и проговорил:
— Хозяин, когда делаешь такие вот сосиски, все ведь от мяса зависит, правда?
Гирман подровнял на колоде четыре головы и четырьмя мощными ударами рассек свиные черепа.
— От мяса! Скажете тоже! — вскричала его жена. — Самое важное, господа, это приправы. Мясо — дело десятое. Пан Виктор, вот вы что больше всего любите?
— И вы еще спрашиваете, — шепнул тот.
— Да нет, — зарделась мясничиха, — я имею в виду, кроме этого. Что вы больше всего любите из еды?