— Мне кажется, это поколение не пойдет по стопам Христа.
И он принялся ладонью отряхивать мел с пиджака, и его рубаха сияла в темноте белизной.
— Язычники — вот они кто! — воскликнул он, всовывая руку в рукав. — Армагеддон! — И он воткнул во второй рукав вторую руку. Потом пошел прочь, держа ладонь у лица.
— Кто же это его? — спросил Тонда.
— Байстрюк нашего высокородного князя Кашпар Кроупа, видите, какой у него благородный профиль? — показала смотрительница. — Люди про него говорят, что он похож на свинью после третьего удара мясника, но это от того, что он в школе учился. Над кроватью у него написано «Будь сильным!», и каждое утро он открывает окно и прямо с постели ласточкой ныряет в бассейн… А как-то он напился и заснул в городе в кабаке, а утром, когда проснулся, открыл по привычке окно, сиганул на булыжную мостовую и сломал себе руку, — веселилась смотрительница.
— А зимой?
— Зимой он не прыгает, зимой он в саду купается, совсем как наш князь. Один его сосед зимой расколупал иней на своем окошке и смотрит в сад Кроупы. И что, вы думаете, он там видит? Кашпар стоит голый у бассейна и ломом колет лед, а потом — нырк туда. Сосед от такого зрелища аж насморк получил. Кашпар Кроупа живет по тому же закону, что его отец высокородный князь: «Человек должен наказывать тело, а не тело — человека». — Вот что сказала смотрительница прудов и высморкалась в руку — точно петух кукарекнул.
— Господи, там кто-то танцует на столе в одних подштанниках! — воскликнул Тонда.
— Это наш учитель.
— Он тоже байстрюк?
— Тоже. Но его соседи любят, потому что однажды он сказал, что если бы у него была дочь, и если бы эта дочь подхватила малярию и от этого умерла, и если бы у него был револьвер, так он от жалости, может бы, даже застрелился… и с тех пор, как он это сказал, он не просто пьет, а пьет по-черному, и его все прощают, потому что никто бы не смог, если бы имел дочь, а та бы заразилась малярией… — смотрительница махнула рукой и прибавила: — Его зовут Криштоф Явурек, а его матушка была у нашего князя скотницей.
— Понятно. Ну, а вон тот высоченный детина, который возит волосами по потолку, он что, тоже незаконнорожденный?
— Куда там! Он же настоящий великан. А у нашего князя все дети рождались с какой-нибудь аристократической червоточинкой. Или один глаз ниже другого, — принялась показывать на себе смотрительница, — или лопатка выпирает, или физиономия точь-в-точь, как ножик, которым рахат-лукум режут, или там привычка к разным непотребствам… ну, и всякое такое. А это же сам пан Шилгартский по прозвищу «игра мускулов», мужчина, который показывал свое тело в тигровой шкуре на ярмарках. Только он, бывало, поднимется на помост и скажет: «Дамы и господа, игра мускулов требует огромного напряжения…», как мы, женщины, покупаем связку колбасок, посылаем за ведром пива и тоже лезем на помост, а потом сажаем пана Шилгартского на ящик, и он ест колбаски, пьет пиво и рассказывает нам, как какой мускул называется и зачем он нужен, а мы, женщины, щупаем эту его игру мускулов. Меня мой покойный муж застал как-то с руками под тигровой шкурой…
— Я тут вот чего подумал — а сколько же всего байстрюков было у вашего князя?
— … и отделал кнутом так, что я даже чувств лишилась. Байстрюков-то? Шестьдесят семь, — сказала смотрительница.
— Сколько-сколько? — ужаснулся Тонда.
— Общим счетом нас шестьдесят семь. Пятнадцать умерли, значит, в живых пятьдесят два, — пояснила смотрительница и повернулась в профиль.
— Так вы тоже голубая кровь?
— Имею честь, — ответила она и, зажав одну ноздрю указательным пальцем, ловко высморкалась. — А все потому, что высокородный князь знал толк в женщинах. Большинство байстрюков и байстрючек — это дети дочерей и жен лесников, смотрителей водоемов и управляющих. И он ведь о каждой своей кровиночке заботился! Но больше всего граф любил тех девок, что за коровами ходили. То и дело он слезал довольный с чердака — а в волосах сено или сухой птичий помет застряли. Меня, к примеру, он моей матушке на соломе заделал. И что с того? Да его светлость пять языков знал, за столом у него всегда сплошь художники сидели, а вот поди ж ты — женщин любил тех, что коровам хвосты крутили. О нем говорили, будто одну он так захотел прямо в хлеву, что взял да и повалил ее в грязь, а у самого рука в навозную жижу окунулась, и волосы тоже, но он все равно своего добился! Вот ведь как наш князь простых людей любил… ну, а после вернулся весь в навозе в замок… это уж его камердинер рассказывал… в зеркало на себя посмотрел, размазал навоз по лицу да как закричит: «Я только что припал к родимой земле!»