И мимо них прогалопировал помощник садовника, он обгонял одну пару за другой, на лбу у него выступили капли пота, пот капал и с его бровей, но мужчина танцевал и танцевал, закрыв глаза и приподняв локти, словно надеясь взлететь…
— Отлично, вот и он, — сказал управляющий и кивнул на двери. — Мой приятель Блоудек, он служит надзирателем в сумасшедшем доме…
— А что, сюда и сумасшедшие ходят?
— Ходят, но только те, кто пока еще не там, — засмеялся управляющий. — Блоудек отдыхает здесь от своих психов. Отлично! После танцев устроим пикник! Я прихвачу бутылки, и Блоудек отведет нас в сад. Отлично!
В матовом окошке силуэт осушил рюмку с ликером и мгновенно пропал.
В зале объявился танцмейстер, он пробежался пальцами по пуговкам ширинки, поправил золотые запонки на манжетах, поднял руку, и пианино умолкло.
— Дамы и господа, — воскликнул маэстро, — приближается сезон балов, и моя обязанность — дать вам несколько ценных советов… пожалуйста, остановите этого господина, который все еще танцует, пусть он даст мне сказать, хорошо? — расстроился танцмейстер.
А помощник садовника Ироушек все танцевал сам с собой, и его глаза под опущенными веками наслаждались чудом трехчетвертного такта. Но тут танцора схватили трое его коллег… однако помощник садовника с легкостью победил эту троицу. Тогда на нем повисли сразу шесть человек, и им удалось-таки его остановить, и Ироушек открыл глаза.
— То, что вы сейчас услышите, вас тоже касается, — объяснил танцмейстер и, застегнув пуговку на рубашке помощника садовника, добавил:
— Зря вы галстук не надели.
А потом повернулся к остальным и громко сказал:
— Приближается бальный сезон, и я, господа, заклинаю вас: носите фраки! К фраку положены черные брюки, белый жилет с глубоким вырезом, сорочка должна быть непременно белой…
— А я, к примеру, люблю носить скаутскую, — сказал пан Ироушек.
— Но к фраку положена белая сорочка, белая, слышите?! Он, изволите ли видеть, скаутскую любит! — раскричался маэстро. — Сорочка белая! Накрахмаленная! А на манишке допускаются в крайнем случае перламутровые пуговички! И никаких драгоценных камней, ясно? Я, господа, прошу вас обратить на это особое внимание! — сказал танцмейстер и обернулся к помощнику садовника. — Что вам?
— Я люблю носить скаутский ремень, потому что на его карабин удобно вешать ключ от дома, — сообщил Ироушек и, распахнув пиджак, показал свой ключ.
— Господи, да носите вы, что хотите! Но я вам сейчас объясняю правила хорошего тона по Гут-Ярковскому! — опять расшумелся маэстро. — И галстук тоже белый, и перчатки, а цилиндр следует оставлять в гардеробной!
— А можно к фраку надеть… — начал было помощник садовника.
— Ничего не хочу слышать! Ничего! — заткнул уши танцмейстер. — Мне надо позвонить прекрасным дамам! — И он убежал, обмахивая ладонями свое покрасневшее лицо.
Спустя минуту его тяжело дышавший силуэт возник в матовом окошке и начал названивать прекрасным дамам с помощью рюмки чего-то горячительного.
Пианист, служивший в молодости «У Шпирку» и «У старой дамы», нащупал кольцо конской колбасы, лежавшее на стопке нот, откусил от него и заиграл «Императорский вальс».
Пан Блоудек, надзиратель из сумасшедшего дома, подсел к барышне Гроудовой, которая горько и безутешно плакала.
— Вы что это? — спросил он.
— Мне жить не хочется, — ответила она.
— А с чего бы это?
— Да я, когда стала заместительницей председателя Общества защиты животных, узнала про одного подмастерья, который заживо сдирал шкуры с козлов! Ну, как люди могут так обращаться со зверями! — с трудом выдавила из себя барышня Гроудова и спрятала лицо в носовой платок.
— Не плачьте, — сказал надзиратель. — Лучше взгляните на шрам у меня на лбу. Одна дворничиха бросила живого котенка в унитаз и смыла его, но он, прежде чем утонуть, посмотрел на дворничиху так, что она прямо зашаталась.
— И поделом ей! Это Господь ее покарал! — рассмеялась барышня Гроудова сквозь слезы.
— Но это еще не все, — сказал надзиратель и придвинулся поближе, — окончательно эту самую дворничиху доконала старая кошка, которая все ходила и заглядывала в унитаз, и совала в воду лапку, и однажды с таким упреком посмотрела на дворничиху, что ту пришлось везти к нам в дурдом. А через пять дней она разбила ногой унитаз и хотела его осколком зарезаться, а я ей помешал… и вот результат! — сказал надзиратель и подставил свою голову.