— А потом? — поднял брови нотариус.
— А потом я скользнула в эту будто бы бронзовую воду и принялась плавать в ней, мне ужасно нравилось бултыхаться в лунном отражении, разбивать руками металлическую водную гладь, но все равно — когда я поднимала руку, она отливала бронзой… короче говоря, пан нотариус, в воде было чудесно…
— Ну, а после?
— А после я испугалась.
— Да что вы?!
— Да, — подтвердила девушка и села за пишущую машинку, — вы только вообразите, пан нотариус, в темноте дубравы я вдруг заметила трое белых спортивных трусов! И они всё приближались и приближались.
— Не может быть! — поразился нотариус.
— Да-да, трое белых трусов… я затаилась в камышах, как мышка. А они шагали по плотине, и я слышала их разговор… и знаете, что это было?
— Я весь внимание!
— Трое голых мужчин! Они очень загорели, но поскольку загорали они всегда в трусах, то их руки, ноги и туловища сливались с темнотой дубравы, а так-то они были совершенно голые! Трое голышей… а ведь я, пан нотариус, действительно решила, что по лесу сами собой идут белые плавки, — покраснела машинистка.
— И вы всё разглядели?
— Всё-превсё! Это были трое студентов… моего возраста…
— Наверное, это было красиво, — с жаром произнес пан нотариус. — До чего же замечательное зрелище: юная девушка в бронзовой воде и три пары белых спортивных трусов во тьме рощи… но что же вы сделали?
— Я доплыла прямиком до клуба и услышала еще, как эти студенты прыгнули в воду… а потом обсохла и пошла домой.
— А дома что?
— А дома я села под лампу и начала выводить буквы, — ответила машинистка.
— Вот это я и хотел услышать, — обрадовался нотариус.
Девушка поднялась и положила перед ним четвертушку листа ватмана, на которой она вчера вечером написала: печатными буквами «Достойный отче, прожив долгую и плодотворную жизнь, обрети покой в земле».
— Значит, вы мне это все-таки написали, — радовался старый господин — но лишь до тех пор, пока не перечитал строки, предназначенные для его надгробного памятника и придуманные им самим. После этого он закручинился.
— Хмм… а почему бы мне не обрести покой и на небе? — спросил он.
— Но вы же сами мне так продиктовали, — забеспокоилась машинистка.
— Все правильно, барышня, однако же слова на памятнике — вещь крайне серьезная. Я бы хотел такую надпись, чтобы даже спустя сто лет люди смогли понять, каков я был.
— Пан нотариус, я однажды на еврейском кладбище такую красивую надпись видела! «С земли в землю…»
— Это еврейская надпись! — Пан нотариус вскинул руки в оборонительном жесте. — Неужели, барышня, вам неизвестно, что христианство возвысило человека до Сына Божьего? А если нет воскресения и вознесения, то все то, чем мы тут занимаемся, всего лишь суета сует… но меня, кажется, осенило. Пишите, барышня! — заторопился старый господин и, как только машинистка приготовилась, проговорил: — «Я подавлял свой блеск… и уподоблялся своему праху, чтобы воссиять на небесах…»
Когда она дописала, нотариус спросил:
— А чем вы займетесь нынче вечером?
— Пойду к портнихе. Вы знаете, пан нотариус, я хочу заказать ей блузку… фасон, как в начале века носили, красные полоски на белом шелке, и вот здесь вот, у горла, стянуто. Очень благопристойная блузка, гувернантки такие любили, похожая была на Пауле Веселой в фильме «Маскарад»… а может, вы видели ее, когда она играла с Иоахимом Готтшальком в фильме «Жду тебя»…
— Ну а потом вы что станете делать?
— Потом я пойду играть в теннис и снова искупаюсь вечером в реке… и не исключено, пан нотариус, что я даже буду купаться голая, как вчерашние трое студентов; если кто-нибудь пойдет по другому берегу, то заметит белый дамский купальный костюм, потому что мои загорелые руки и ноги сольются с темнотой дубовой рощи… — сказала машинистка и кокетливо прищурилась, но тут же, заметив, что пан нотариус не в настроении, добавила благопристойно: — А потом я пойду домой и стану писать, как вы подавляли свой блеск и уподоблялись своему праху… — И она расправила плечи и не смогла подавить блеск своей молодости.
Пан нотариус заканчивал зевать, и рот у него был еще немного открыт, а искусственные челюсти успели уже сомкнуться.
— Спасибо, — сказал он и сел за стол, — а сейчас, пока еще не появились клиенты, мы займемся последним пунктом моего завещания, — сообщил он, перелистывая документы, извлеченные им из ящика стола.
Потом он встал и с невозмутимым видом заходил по кабинету.
Остановившись у раскрытого окна, он поверх пелангорий и крыш смотрел на реку, в глубине которой ходили на головах отражения деревьев, и диктовал текст: