Секретарь глянул на своих сопровождающих, потом опять шагнул вперед, оперся на аквариум, с интересом осмотрел красных и золотых рыбок, обернулся и произнес устало:
— Такое поведение недопустимо, вы не имеете права перечить и не подчиняться решениям правительства.
— Знаешь что, товарищ, обратись-ка ты с этим к товарищам Кроснаржу[16] и Запотоцкому, они всегда учили, что те, кто наверху, должны слушать нас, тех, кто внизу. Лицом к массам, так ведь, да? — сказал Молочник, размахивая рукой и поворачиваясь за подтверждением своих слов ко всем шлифовщикам по очереди.
Советник юстиции вскочил на край корыта, сжимая в руках четыре кабеля от подъемника; аккуратно переставляя белые ноги, которые торчали из оборванных штанин комбинезона, он шагал следом за зеленой бутылью с соляной кислотой, бутыль в сетчатой железной люльке возносилась высоко-высоко и походила на зеленую луну. Когда он увидел передового рабочего, то качнулся на краю корыта, точно канатоходец, однако же продолжил свой путь… и нажал на кнопку, и подъемник остановился.
Передовой рабочий кивнул.
— Здорово у вас сегодня получается, — сказал рабочий.
— Стараюсь, — ответил советник юстиции.
И Винди положил поперек корыта железный прут и поднял руку, а советник юстиции нажал на кнопку, на нужную кнопку, и бутыль поплыла вниз. Винди так и держал руку поднятой, и только когда бутыль коснулась прута и начала наклоняться, Винди вытащил затычку из горлышка, и бутыль принялась толчками выпускать из себя зеленоватую едкую жидкость, и посудина клонилась все ниже, вот она уже почти достигла горизонтального положения… вот горлышко оказалось ниже железного прута.
— Но это же подыгрывание нашим реакционерам! — сказал секретарь. — Из Кладно нам сообщили, что владелец пекарен подарил дочери на свадьбу миллион. Я вас спрашиваю, откуда у него миллион, если все мы начинали с пятью сотнями в кармане?
— Пальцем в небо, товарищ. Этого пекаря пожирает эпоха, он мог продать дом, поля, у него могли быть бриллианты, дукаты… ладно, парни, с меня хватит! — И Молочник воздел кверху кружку. — Хватит! Товарищ секретарь, вот стоят наш профорг и наш предзавкома, оформите с ними повышение нормы так, как положено. Пускай к нам сюда придет заводской экономист и хорошенько обсудит с нами это повышение. Вы, может, и не знаете, зато я знаю, как правильно и по-партийному следует подходить к делу. Мы прекрасно понимаем, чего хочет от нас правительство… ладно, парни, довольно, пошли пить пиво, пока нам с этим секретарем говорить не о чем.
И он воздел кружку и первым тронулся с места, шлифовщики шагали за ним, оглядываясь по сторонам, а Молочник сказал режиссеру, который как раз садился в грузовик:
— Вот что надо было снимать, балаганщики вы этакие, то, что вы сейчас слышали! Вот для чего пригодились бы ваши аквариумы и березовые рощицы!
Секретарь, глядя вслед удаляющейся бригаде шлифовщиков, улыбнулся.
— Да уж, — шептал профорг, — тут в Кладно у нас суровые товарищи.
— Что это за тип? — спросил секретарь, когда завкомовец отодвинул створку ворот.
На груде ржавых Христов и ангелов и прочего металлолома арестантки затеяли сражение. Паровозик уволок мульды к мартенам и привез их обратно пустыми. Горбатая арестантка отыскала пику от железной ограды, подала другую приятельнице и тут же встала в основную позицию фехтовальщика, напротив нее встала вторая заключенная, и они принялись делать смешные выпады, и горбунья все время отступала вверх по груде металлолома, подгоняемая пикой подруги, которая в конце концов оттеснила ее на противоположный склон… А остальные женщины смеялись, хватались за живот, обнимались, висли друг у друга на плечах и смеялись, и ржали, как резвящиеся кони с пивоварни.
— Я сейчас умру! — выкрикнула Ленка.
— Это Молочник, — говорил профорг, — мы прозвали его так потому, что он добровольно закрыл свою молочную лавку и пошел работать сначала в шахту, а потом сюда, шлифовщиком, это наш лучший работник, преданный партиец, но — из Кладно. Когда мать здорова, никто из детей не хочет принести ей дров и воды, но когда она болеет, то дети наперебой спешат услужить ей, хе-хе.
— Болеет… болеет… — размышлял секретарь, — но если она заболела, то уже может быть поздно, согласен?
— Девушки, девушки! — негромко проговорил охранник и замер, бледный до синевы, с пальцем, засунутым за форменный ремень.