За праздничным столом становится шумно. Богдан закончил съемку. Он садится на корточки возле меня и посматривает на стол. Но, прежде чем мы успеваем дотянуться до дымящегося риса, который, как и всюду в Лаосе, подается в красиво сплетенных корзиночках гиб кхао, начинается церемония баси. Жители села по очереди подходят к нам и завязывают у нас на запястьях обеих рук белые шерстяные нитки. Обряд баси связан не только с новогодним праздником — белые нитки обязательно завязывают на руках гостей также на свадьбе, во время визита по случаю рождения ребенка, перед отъездом в далекий путь и по случаю прибытия в дом верных друзей. Чем больше нитей, завязанных на запястье, тем больше сердечных пожеланий.
Женщины приглашают нас отведать рисовый напиток кхао том. В огромной кадке посреди густой массы, напоминающей бродящие дрожжи, торчат тростниковые трубочки. Обряд дегустации этого напитка называется кин лао хай.
— Пошли! — подмигивает мне Богдан. Мина у него такая, словно он хочет сказать: «Назвалась груздем — полезай в кузов». — Надо всего попробовать. Это не так уж страшно!
Отделаться от кислого вкуса кхао том, напоминающего испортившееся пиво, помогает лишь рюмка рисовой самогонки. Мерные удары в гонги и барабаны. Кружат по застолью чарки из тыквы и корзиночки, то и дело наполняемые ароматным аппетитным рисом. Тем самым рисом, который в этом селении, как и во многих других местах Лаоса, собирают с полей дважды в год! Мы запомним это и опишем по возвращении домой. Запомним склады риса в гротах и пещерах, не забудем и о молодой рисовой рассаде, которая сейчас ярко зеленеет на полях, где полно воронок от бомб.
Выезжаем из Л. при последних отблесках заходящего солнца. Сумерки опускаются на землю быстро, но все же мы еще успеваем заметить красоту спокойных, гаснущих красок пейзажа… Небо в розовых тонах, горы сначала голубеют, потом синеют. На земле преобладают два цвета: алый и зеленый. Красная почва и темная зелень диких бананов с мясистыми листьями и широкими кронами. Лохматая зелень заполняет глубокие ущелья и, словно мехом овчины, покрывает обрывистые склоны гор. Внизу, на дне ущелий, быстро текут бурные реки и ручьи. Пока еще все красиво и спокойно, но…
Около дороги на пологом склоне холма высится большая роща ширококронного бамбука. Шелест его листвы долго будет помниться нам и тревожить даже тогда, когда Лаос останется далеко позади…
Песня спешит на фронт
Снова тяжелый пеший переход. Дорога идет по горным склонам и обрывам в хмурой и туманной полутьме. Мелкий и нудный дождичек переходит в ливень. Тропка очень крутая и скользкая, идти по ней опасно. Гибкие и топкие стебли вьюнка обвиваются вокруг наших ног, затрудняют движение. На один короткий миг блеснет луч фонарика, и снова темно. Слышим тихие оклики солдат нашей охраны. Богдан отчаянно ругается, но, к счастью, по-польски, так что никто, кроме меня, его не понимает. Сумку с запасными кассетами несет один из наших лаосских товарищей. Сам же Богдан не выпускает из рук своей кинокамеры и считает, что ей (а не ему!) грозит опасностью каждое неосторожное движение. Я тоже боюсь за сохранность моих фотоаппаратов. Просто счастье, что их у меня два! Если разобьется один, то можно будет работать вторым. А если сломаются оба?..
— Внимание! Осторожно!
Споткнувшись о камень, я едва сохраняю равновесие. Что-то вцепилось в рукав моей блузы. Колючий куст, название которого я не знаю, больно ранит плечо… Позабыв о всякой гордости, преодолеваю очередной поворот крутой тропинки… на четвереньках! Так безопаснее. Лишь бы не ударить фотоаппараты о камень.
— Холера ясна! — ворчит Богдан. — Тоже мне гениальная мысль… Ну, за каким дьяволом нужно было идти по этому чертову ущелью, да еще ночью?!
Кхам Фой, словно угадав смысл этой тирады Богдана, подходит к нам.
— Днем здесь очень опасно. Самолеты… — слышим из темноты его голос.