— В пятьдесят восьмом — пятьдесят девятом годах меня арестовывали трижды. «Свои». Но потом эти «свои» оказались такими же, как и наши враги, даже похуже… Нелегко было вырваться из лап «специальных сил» вьентьянской армии, особенно если подозревали, что человек участвовал в освободительной борьбе. В третий раз было совсем плохо. Меня арестовали в Фонгсали и держали в местной тюрьме. Мне и моим товарищам грозил расстрел. Дня через три-четыре предстояла казнь. Мы узнали об этом из подслушанных разговоров охраны. Вы спрашиваете: был ли суд?.. Ни о каком суде и речи не могло быть! Мы подумали и решили, как говорится, поставить все на одну карту: попытаться бежать. Да, мы знали, что идем на смертельный риск, но другого выхода у нас не было. Мы рассчитывали на то, что нас пятеро, а охранников будет лишь двое.
— Можно поподробнее?
— Хорошо… Часов около семи вечера охранники принесли нам еду. Открыли дверь нашей камеры, а винтовки поставили у стены, по ту сторону. Мы бросились на них, завязалась жестокая схватка… Охранники погибли, но до этого успели убить двух наших товарищей. Мы втроем вырвались на свободу! Один был ранен, но потом выздоровел… Вы говорите: рискованный шаг? Да, конечно. Но это был единственный шанс. Вот я теперь живу, работаю, сражаюсь, но ведь с таким же успехом я мог погибнуть в Фонгсали в тот памятный вечер или несколько позднее — во время казни, не так ли?
Молодой врач смущенно улыбается, когда я спрашиваю его о трудных моментах жизни. Несмело говорит:
— Я… видите ли… у меня таких моментов в жизни не было. Да, понимаете ли, не довелось… Я провел спокойное, обеспеченное детство в доме сравнительно богатых родителей, во Вьентьяне. Потом учился в лицее имени Жан-Жака Руссо в Сайгоне. Вот вы рассказывали нам о студенческих забастовках, то и дело возникающих в этом городе, да? А я вот помню иные события, иные выступления — против режима Нго Динь Дьема. Помню и массовые демонстрации возле президентского дворца, горящие автомобили, стрельбу на улицах… Режим в нашем лицее тогда отличался особой строгостью, и я боялся, что меня могут исключить из школы. Но любопытство взяло верх над страхом: я выбрался на улицу и мне довелось увидеть многое…
— А потом, что было потом?
— Учился во Франции и постепенно пришел к решению, что единственно возможный путь — путь патриотической борьбы. Я стал участником Комитета студенческой помощи и солидарности с Лаосом. Потом вошел в руководящее ядро этого Комитета… Наше положение было довольно трудным: ведь мы были направлены на учебу за границу в качестве стипендиатов вьентьянского правительства. Мы не раз выступали против посольства этого правительства, отражавшего реакционные позиции Вьентьяна.
— И долго вы были там?
— Тринадцать лет, считая и Сайгон… Это очень много. А созревание шло медленно: во Франции достаточно соблазнов и искушений… Нет, меня пи разу не арестовывали. Не грозила мне и смерть от вражеских пуль, как товарищу Кхамфету. Но зато был очень трудный момент — окончательный выбор и решение: на чью сторону я обязан встать… Многие из нас, молодых, расскажут вам то же самое. Да, я не был одинок в своем решении… Конечно, мы могли бы беспрепятственно вернуться во Вьентьян или Луангпрабанг. Могли получить хорошо оплачиваемые должности, жить в достатке, с удобствами, даже с комфортом. Но мы выбрали иной, более трудный путь.
— Расскажите, пожалуйста, о самых нелегких днях.
— Хмм… Это было в конце шестьдесят седьмого года, когда я пробирался на территорию освобожденных зон и шел по глухим тропам в джунглях. Помню, как сначала услышал гул разведывательных самолетов, «наводивших» бомбардировщики на цель. Потом — первая атака с воздуха. Когда поблизости разорвалась первая бомба, я прильнул к земле, придавленный диким страхом, который едва не лишил меня сознания… Вы, наверное, испытывали такое чувство, когда кажется, что следующая минута будет последней в твоей жизни… Но я уцелел. Однако поблизости раздались стоны: там были раненые! Мне пришлось взять себя в руки, подавить страх, чтобы быстрее оказать помощь тем, кого настигли вражеские бомбы. Так вот сразу я приступил к работе.
— А как вы относитесь к своему положению теперь?
— Мы, молодые, во многих случаях считаем себя куда более счастливыми, чем старшее поколение, то есть те люди, которые родились на десять-двадцать лет раньше нас. На нашу долю приходится значительно меньше длительных разлук с семьями. Например, моя жена работает здесь, вместе со мной. У нас двое детишек, и они тоже с нами.
Вы говорите, объективно мыслящий человек не может не возмущаться, видя, как враг пытается вернуть нас в каменный век? Это верно. Так вот и пишите как можно больше и правдивее, пишите об этом! Поднимайте тревогу в общественном мнении! Ведь это ваш долг, ваша задача. Мое же задание — лечить людей, бороться за их жизнь и здоровье даже в этих неимоверно трудных условиях.