Рабби Шломо Залман сидел за столом, заваленным грудой книг. Я тотчас почувствовал глубокую симпатию к этому пожилому, производившему очень сильное впечатление человеку. Во всем его облике чувствовалось какое-то особое сочетание силы и цельности, доброты и тепла. Его живые, внимательные глаза искрились совсем по-молодому.
Рабби Левин представил меня и на особой смеси иврита и идиша коротко изложил мою историю и мои вопросы.
Рабби Ауэрбах внимательно выслушал сказанное, немного подумал и заговорил негромким, но твердым голосом:
«Если ребенок со времени своего гиюра постоянно соблюдал мицвот, никакой необходимости в дополнительных церемониях не существует.
Если, достигнув зрелости, то есть возраста двенадцати лет и одного дня для девочек, и, соответственно, тринадцати лет и одного дня для мальчиков, ребенок, зная, что он прошел гиюр и имеет право отвергнуть иудаизм, тем не менее продолжает, как прежде, выполнять мицвот, его гиюр автоматически становится окончательным. Нет никакой нужды в каких-либо дополнительных заявлениях; нет нужды в каких-либо свидетелях. Если ребенок хочет подтвердить свой гиюр, он может это сделать, но Галаха этого не требует. Разумеется, все это верно только в случае непрерывного исполнения мицвот.
С другой стороны, если ребенок предпочтет отказаться от своего еврейства, он должен вслух отречься от иудаизма и совершить какой-нибудь поступок, который противоречит еврейскому закону. Если он открыто нарушит еврейский закон — например, будет есть трефное или осквернит субботу, — и сделает это с ясно осознанным намерением отречься от иудаизма, его гиюр будет считаться аннулированным.»
Рабби помолчал, чтобы дать мне возможность усвоить услышанное, и заговорил снова:
«Теперь о том, что касается законов физического контакта и пребывания наедине, йихуда, с вашей дочерью. В вашем случае это не должно стать серьезной практической проблемой, поскольку ваша жена живет в том же доме, в котором, кроме того, всегда находятся несколько маленьких детей. Разумеется, при каких-то обстоятельствах проблема йихуда может возникнуть, но ее всегда можно устранить, например, пригласив к себе соседей или найдя другое аналогичное решение.
Негия — (“прикосновение” или физический контакт) запрещена только в том случае, если является проявлением чувственности. Обычные, повседневные контакты, например, когда вы что-то передаете своей дочери из рук в руки или вместе выполняете какую-либо работу, разрешены. Кроме того, вы должны иметь в виду, что во всех религиозных семьях физические контакты между отцом и дочерьми с течением времени постепенно уменьшаются.»
Я хорошо это знал. Это происходит не только в религиозных семьях, но и в нерелигиозных и даже в нееврейских, хотя и в меньшей степени. Этому факту искали и находили специальные социологические и психологические объяснения, но меня в первую очередь поразили мудрость и предусмотрительность наших древних учителей — составителей Талмуда. Их галахические предписания несли на себе печать глубочайшего понимания законов человеческой жизни и фундаментального знания человеческой психологии.
Я кивнул в знак понимания и согласия, и рабби Ауэрбах подытожил:
«Не забывайте, что с того момента, как вашим собственным детям исполнится девять лет, запреты и правила, связанные с негия будут распространяться и на них тоже. Вообще, старайтесь во всем руководствоваться здравым смыслом. Я лично знаю одного весьма уважаемого раввина, который возлагает руки на головы своих невесток, благословляя их в канун субботы, точно так же, как возлагает руки на головы своих сыновей.
И последнее. Все, о чем мы сейчас говорили, непременно предполагает, что ребенок знает все о своем статусе: как то, что он — приемный ребенок в семье, так и то, что он прошел гиюр.
Очень важно, более того — абсолютно необходимо, чтобы ваша дочь тоже все это знала. В противном случае может возникнуть, например, ситуация, когда она захочет выйти замуж за когена, что ей запрещено согласно Галахе.»
Закончив этими словами свой ответ, рабби Ауэрбах благословил меня и мою семью, пожелав нам хорошо устроиться в Эрец Исраэль, легко приспособиться к новой жизни, а также того, чтобы наше знание Торы и любовь к ней становились шире и глубже с каждым годом.
Я поблагодарил его за благословение и вышел. Рабби Левин, которому нужно было еще о чем-то поговорить с хозяином, остался в кабинете.
Поджидая его на улице, я мысленно перебирал в уме слова рабби Ауэрбаха. Погруженный в свои размышления, я не замечал ничего вокруг, не слышал даже оглушительных автомобильных гудков.
В своем ответе, псаке, рабби Ауэрбах адресовался исключительно к моему разуму, к той рациональной стороне моего «я», которая собирала и сортировала информацию, и я полностью соглашался с ним на рациональном, интеллектуальном уровне. Но теперь, когда я остался наедине с самим собой, возобладала эмоциональная сторона дела. Моя задумчивость не ускользнула от внимания неожиданно подошедшего рабби Левина.
«В чем дело? — спросил он. — Вы выглядите грустным и озабоченным.»
«Я только сейчас понял, — ответил я, — что никогда больше не смогу обнять свою дочь и поцеловать ее перед сном…»
ВЫЖДАВ, ПОКА ВСЕ ДЕТИ заснут, я пересказал Рахели свой разговор с рабби Ауэрбахом.
«Он показался мне очень приятным человеком, — сказал я. — Я сразу почувствовал, что передо мной совершенно необычайная личность. Каждое его слово заставляло задуматься, в каждом слове содержался глубокий смысл. Я, например, сначала не понял, для чего он упомянул раввина, который возлагает руки на головы своих невесток по субботам. Но теперь я ясно вижу, что он привел этот пример, чтобы придать всей проблеме физического контакта более широкую перспективу. Он поразительно чутко уловил мое состояние. Напомнив о том, что контакты между отцом и дочерью сами собой постепенно ослабевают, он тем самым дал понять, что мне будет не так уж трудно выполнять требования закона.»
Рахель, хорошо знавшая меня, понимала, что я озабочен тем, что услышал от рабби Ауэрбаха. Она молча слушала мой рассказ, давая мне возможность вслух уяснить себе то, что она и без длинных рассуждений понимала интуитивно.
«Видишь ли, — продолжал я, — меня как раз не очень беспокоят требования Галахи — их-то, я думаю, мы со временем научимся выполнять. В конечном счете, если подвести итог всему сказанному, рабби Ауэрбах прав: соблюдать эти требования не так уж и трудно. Что ни говори, речь идет все-таки об отце и дочери. Скажем, другой возможный случай — с матерью и ее приемным сыном — представляется мне гораздо более болезненным: матерям свойственно более открыто проявлять свои чувства, свою любовь к детям. И потом, что ни говори, мой характер отчасти соответствует сложившейся ситуации. Я ведь не очень-то и склонен ко всякого рода бурным проявлениям чувств. Ты же знаешь, я человек сдержанный.»
«Так что же в таком случае тебя гложет?» — мягко спросила Рахель, прекрасно понимая, что все мои рациональные доводы направлены на то, чтобы в чем-то убедить самого себя.
«Я не могу понять, почему ни разу за все эти годы никто мне все это не объяснил. Мы с тобой вот уже семь лет соблюдаем мицвот. Все раввины, с которыми мы имели дело в течение всех этих лет, прекрасно знали, что Двора — не родная, а приемная дочь. Им достаточно было просто взглянуть на нее. И, несмотря на это, никто из них никогда ничего нам не говорил. Мне пришлось все узнавать самому. Мне пришлось самому искать ответ на все свои вопросы. И ведь не скажешь, что наша ситуация совершенно уникальна. Точно такая же проблема возникает в любом случае повторного супружества: как вести себя по отношению к детям от предыдущего брака? Почему же никто никогда не упомянул об этом?»