Руководители местной власти, представители правительства и Отечественного фронта Вьетнама, делегаты провинций произносят речи, славя традиции национального единства вьетнамцев, непреклонность в борьбе с иноземными захватчиками. Такие митинги, носящие политический характер, тесно связаны с сегодняшним днем, служат демонстрацией решимости нации дать отпор врагу. Мне особенно запомнились своим пафосом дни памяти королей Хунгов в 1973 году, после подписания Парижского соглашения по Вьетнаму, когда путь из Ханоя к деревне Котить лежал мимо руин и воронок от недавних американских бомбежек, и в 1979 году после изгнания китайских агрессоров.
Есть еще и другой общенациональный юбилей. Он отмечается в честь народного героя, руководителя тэйшонского восстания Куанг Чунга, или Нгуен Хюэ. В 1789 году он разгромил войско захватчиков и освободил столицу. Сражение происходило в местечке Донгда. Сейчас это юго-западный район Ханоя. Там и организуется митинг с народными гуляниями. Если обычно день памяти предка — это день его смерти, то праздник в Донгда — день победы. Он особенно любим ханойцами. Во-первых, исторический холм Донгда находится в самом Ханое, во-вторых, Куанг Чунг на боевом слоне пошел во главе своего войска в город на пятый день после наступления нового года по лунному календарю, и день памяти битвы сливается с самым большим и радостным праздником Вьетнама — древним Тэтом.
Общине Нгуенса не повезло. Среди ее жителей не было великих личностей. Общинный дом — динь, как и во многих вьетнамских деревнях, был разрушен во время войны Сопротивления французским колонизаторам. У кого я ни спрашивал, никто не помнит, какому духу-покровителю поклонялись раньше жители Нгуенса. Может быть, и есть старики, которые помнят, но с ними мне разговаривать не пришлось.
ДЕРЕВНЯ-КРЕПОСТЬ
Семейные кланы — это лишь один из элементов сложнейшего социально-политического организма традиционной вьетнамской общины. Хоть и медленно, но внутреннее устройство этого организма менялось.
Все жители деревни раньше делились на полноправных и неполноправных. Первая группа включала всех мужчин старше 18 лет, при условии, что они коренные жители деревни и имеют в ней хоть какую-нибудь недвижимость. Особым уважением и почетом пользовались старцы. Они обладали преимущественным голосом и решении деревенских дел. Каждый полноправный общинпик, достигнув 50–55 лет, автоматически входил в разряд старцев, становился членом совета старцев. В разряд неполноправных входила безземельная беднота и пришлые. По обычаю, в число полноправных принимали только тех, чья семья прожила в данной общине не менее трех поколений.
Очевидно, что даже в этой структуре и даже формально сельская феодальная демократия предусматривала неравенство. А если отвлечься от формальных титулов, то какое равенство могло быть между помещиком и малоземельным собственником?
Община делилась на тхоны (деревни), те, в свою очередь, — на сомы, группы домов ближайших соседей. Были еще более мелкие деления — иго, которые включали 4–5 дворов. Эти остатки традиционного административно-территориального деления живы и по сей день.
Существовала в старой деревне и очень своеобразная форма организации людей — зиап. Никто не может точно сказать, по какому принципу она составлялась. Играли здесь роль и родственные, и соседские связи, и общее поклонение какому-нибудь допотопному божеству или духу. Но главной функцией зиапа опять же была взаимопомощь. Зиап не был официальной организацией деревни, а исключительно общественной, добровольной. Интересно, что роль члена зиапа (а в него входили только мужчины) определялась его стажем пребывания в зиапе. Родители спешили записать в зиап своего малолетнего сынишку, платили за него взносы, и к совершеннолетию он имел уже больше прав, чем иной взрослый новичок.
На добровольном принципе строились группировки фе — своеобразные «клубы». В них вступали по интересам и положению. Самой престижной считалась «фе грамотеев», которая объединяла «сельскую интеллигенцию» тех времен. Ремесленники, имеющие одну профессию, собирались в фыонги (цехи), а если в деревне было мало ремесленников разных специальностей, то они создавали «союз мастеровых» — хой. Были и союзы торговцев. Они обсуждали, где и по какой цене лучше продать товары. Все эти люди деревни — «грамотеи», ремесленники и торговцы — оставались крестьянами. Их семьи занимались земледелием, да и сами они в страду выходили на поля.
Все эти сложные, многогранные коллективные связи были замкнуты здесь в рамках сравнительно. небольшой ячейки общества. Ни одна из перечисленных родовых, официальных и добровольных организаций не выходила i.i границы общины.
Круговая порука общинников обязана и особенностям земледелия. Нельзя вырастить рис, не построив общей ирригационной системы. Один человек не может оградить свое поле от бушующего речного потока в сезон дождей. А если дамбу реки прорвало, то всем в деревне грозит смертельная катастрофа.
Территориальные рамки взаимопомощи ограничены. Она теснее между ближайшими соседями и ослабевает с удаленностью людей друг от друга. Даже сейчас в провинции Тхайбинь поле считается далеким и невыгодным, если до него от дома один километр. Когда вьетнамская община только складывалась, то ее границы определялись стихийно, реальной возможностью наладить взаимопомощь при примитивном уровне развития производительных сил. На Юге, заселенном вьетнамцами спустя много веков, община в два, три, а то и в четыре раза крупнее северовьетнамской. И на Севере со временем происходило слияние малых общин.
Любая общность людей существует, пока в ней есть какая-нибудь необходимость, рациональное зерно-. Традиции могут продлить ей жизнь. На примере Нгуенса мы видим сохранившуюся родовую организацию. Но административно община — единое целое. Тхоны, сомы и тем более нго остались территориальными подразделениями и не имеют своих отдельных органов власти. Навсегда ушло в прошлое деление крестьян на «полноправных» и «неполноправных», равные с мужчинами права предоставлены женщинам.
Полностью сломана патриархальная система управления общиной. Исчезли зиапы, фе, фыонги. Новые общественные организации не замкнуты в рамках общины, а подчиняются своим уездным, через них — провинциальным и центральным органам. Короче, организационное строение общины приобрело вполне современные формы. Но если приглядеться внимательно, то и в них можно увидеть традиционные оттенки.
Накануне Августовской революции 1945 года в общине Нгуенса 108 из 280 гектаров принадлежали 38 семьям помещиков. Еще около 70 гектаров числилось за «общинными» и «культовыми» землями. Формально они служили для пополнения фонда общины и отправления культа предков, но фактически принадлежали деревенским чиновникам и родовым старейшинам. Большинство крестьян Нгуенса не имели своей земли и даже своего жилища. Они работали на чужом поле, снимали угол в чужом доме. Как ни велика привязанность к родной деревне, люди вынуждены были искать какую-нибудь работу в городе, продаваться в кули — бесправных контрактованных рабочих, вербуемых в порты, на плантации юга страны и даже на Новую Каледонию и в другие заморские владения Франции. Голод 1945 года унес 1817 жизней — почти треть населения Нгуенса.
Революция 1945 года полностью сломала старый государственный аппарат. В центре и в провинциях были созданы органы народной власти. Община не осталась в стороне от этих событий. Все крестьяне знали, что революционеры отобрали наверху власть у «тэев» (французов) и японцев. Вьетнам стал вьетнамским. Это приветствовалось и с воодушевлением обсуждалось в деревне. Мало того, что революционеры были вьетнамцами, среди них были и выходцы из общины.
Однако вихрь революции не разрушил структуру общины. Колонизаторы не могли ни проникнуть внутрь этого атома вьетнамского общества, ни сломать его по простой причине: во главе общины мог стоять только ее старожил, а никак не уроженец Бретани или Прованса и даже не офранцузившийся ханойский чиновник или буржуа. Приходилось держать деревню в руках через тех людей, которых предлагала сама деревня.
У Народного фронта Вьетминь было огромное преимущество: его кадры находились внутри самой общины, родившиеся в ней и являвшиеся как бы составной частью вещества, из которого она сложена. Революционная власть тысячами своих частичек внедрилась в ячейки деревенского общества. Политика государства в деревне проводилась как бы изнутри самих общин.