Разбудить простой народ для борьбы — в этом заключалась первоочередная задача японских народников, но мрачным и тоскливым было поразительное неведение масс, грустно веривших всему, что говорили им власти. Подчас вера была необъяснимой: бедные люди считали себя богатыми, и самодовольно покачивали головами, думая о жалкой участи народов в других государствах. Газеты, изо дня в день грубо обманывавшие их, люди называли вершиной правды и с хитрой усмешкой отвергали любую весть извне. Жестокий полицейский режим, систему поголовных доносов они считали единственно правильными и разумными, уверенные в том, что скоро рухнет порядок в других, неумелых и наивных странах. Стране, ценой народного голода собравшей большую армию, люди прочили великое будущее и с готовностью затягивали пояса кимоно, считая собственное благополучие неважным, несущественным: интересы государства превыше всего! Когда после русско–японской войны министр иностранных дел Комура вернулся на родину, заключив в Портсмуте мирный договор с Россией, в порту его встретили градом камней: предатель, остановивший победу Японии, не давший армии дойти до Петербурга! Но могла ли маленькая страна поглотить огромную мировую державу? Конечно, могла! — так считали многие…
У нас бывают жаркие споры,
И наши глаза горят не меньше,
Чем у юношей России полвека назад.
Мы бесконечно спорим: "Что делать?"
Но никто из нас не ударит вдруг
Кулаком о стол и не крикнет: "В народ!"
— писал на рубеже веков народнический поэт Исикава Такубоку (Русский текст по: "Исикава Такубоку. Избранная лирика". М., "Молодая гвардия", 1971, С. 70.). В те годы началось японское хождение в народ. Нужно ли говорить о том, что оно окончилось неудачей?
Тогда японские народники, подобно русским предшественникам, решили изменить общественное устройство другим способом: убить императора, после чего прогнившая иерархия должна развалиться сама, и тогда среди людей восторжествуют порядок и справедливость…
Общественные теории никогда не возникают на пустом месте. Самая прогрессивная из них не приживется, если не созрела для нее социальная база. В десятые годы нынешнего века учение народников, которое в России уже утратило актуальность и уступило место самому прогрессивному, — марксизму, — в Японии вполне отвечало задачам дня. Поэтому и для подготовки покушения на императора в 1910 году японские народники взяли план убийства Александра II деятелями "Народной воли".
Он был скопирован в японском духе, вплоть до мелочей. Убить императора предполагалось тем же способом, что и русского царя, — бомбой, брошенной в карету. По примеру Софьи Перовской, революционерка Канно Суга должна была подать сигнал, увидев приближающуюся карету, а Фурукава, подобно Желябову, с силой бросить бомбу…
Заговор провалился еще раньше, чем все участники были оповещены о нем… Развитая и окрепшая в веках машина повального шпионажа сработала автоматически, заговорщики были схвачены и вскоре казнены. Канно Суга, в юности очарованная образом Софьи Перовской и давшая обет продолжить ее дело, писала в предсмертных записках: "Наш народ искренне верит в императорский дом, и это делает невозможным продолжение социалистического движения. Поэтому я решила во что бы то ни стало разрушить эту веру. Для этого нужно было изготовить бомбу, бросить ее в императора и показать, что он — такой же человек, как и все мы, и из него так же может течь кровь…" (Цит. по: Акияма Киёси, "Нихон–но хангяку симо" — "Идеология японского революционаризма", Токио, изд–во "Гэндай ситё", 1973, с. 43.).
С высоты исторического опыта нам хорошо видны наивность и беспочвенность народнической борьбы. Значит, жизни их прожиты зря? Нет, они породили новые поколения революционеров, более образованных и зрелых. Воспринимая явления истории с точки зрения нравственной ценности, народники были людьми совестливыми и чистыми. "Кровь мучеников не пропадает даром, — писал русский народник Соколов, — она смывает толстый слой нравственной грязи". В народниках, и японских, и русских, мы должны ценить удивительную душевную чистоту, ежечасную готовность принесения себя в жертву ради народа, и взволнованную веру в то, что обязательно наступит на земле царство любви!..
Кинугаса устало закрыл глаза, откинулся на спинку стула и замолчал…
На столе дымилась, источая аромат, острая китайская еда. Вздохнув, Кинугаса взял было палочки, но тут же положил их на скатерть.