Алексей Балакаев
БАМБУШ
ДВЕ МАЛЕНЬКИЕ ПОВЕСТИ
ТРИ РИСУНКА
1
Было военное время.
Я шел с работы. Оставив свои инструменты — лопату, кирку и метлу — в будке, где помещался склад, я направился в сторону станции.
Еще издали услышал протяжный гудок паровоза. Солдаты в серых шинелях разбежались по вагонам. Поезд, стоявший на станции, тронулся раньше, чем я дошел до вокзала.
Люди на перроне долго махали вслед уходящему эшелону. Вскоре они группами и поодиночке вышли за ворота станции, разбрелись по улицам поселка.
Подхожу к вокзалу. Меня вызывает начальник станции. В уме перебираю все свои поступки — придраться вроде не к чему. Неожиданный вызов тревожит меня.
Чистильщиком стрелок на железной дороге я работаю уже три месяца. Стрелки мои содержатся в чистоте и порядке. Еще никто не упрекал меня в нерадивости. Что же могло случиться? Почему вызывают?..
Дежурный по станции, проводив поезд, спрятал флажки под мышкой и, поглубже натянув на лоб круглую черную шапку, вошел в дежурку.
Я взялся за ручку вокзальной двери и тут же обернулся… По калмыцкому закону мужчина, если он идет по делу, не должен оглядываться назад. Я необдуманно нарушил обычай моих предков.
На опустевшем перроне спиной ко мне стоял одинокий Мальчик. Он куда-то пристально смотрел. Необычный вид мальчика сразу же привлек мое внимание. Полы длинного пальто его, опоясанного веревкой, касались земли. В правой руке он держал березовую палку и слегка опирался на нее.
Я подошел к нему сзади и спросил:
— Мальчик, что стоишь? Иди домой, замерзнешь.
Он не шевельнулся. Мои слова не тронули его. Он молчал.
— Как зовут тебя? — спросил я.
Мальчик по-прежнему не отвечал. И вдруг на его худом, истощенном лице я увидел крупные слезы. Они, как стеклянные бусы, стекали по крыльям маленького курносого носа.
— Мальчик, кто обидел тебя?
Он стоял как статуя.
«Глухонемой…» — подумал я и коснулся его руки.
— Не трожь меня! — сердито проговорил мальчик, будто проснувшись, и сильно толкнул меня локтем.
— Что случилось? Почему стоишь здесь?
Мальчик продолжал молчать.
На голове его — старая черная шляпа, мятая, дырявая. Цвет пальто определить трудно — заплатка на заплатке. Бледное, морщинистое лицо, согнутая от холода спина — совсем жалкий, маленький старичок.
Я опустился на корточки, положил руки на его плечи, посмотрел в его полные слез глаза и сочувственно спросил:
— Кого ждешь?
— Папу… — чуть слышно ответил мальчик и глубоко вздохнул.
— А где твой папа?
Мальчик снова замолчал. Видно, мой вопрос задел самую больную струну его души: опять, точно крупные дождевые капли на стекле, потекли слезы.
— Куда же уехал твой отец?
— На войну…
— На войну?
— Да.
Поняв, что вопросом своим причинил боль мальчику, я спросил:
— Мать есть?
— Есть.
— Как ее зовут?
— Не скажу.
— Почему?
— Не приставай ко мне.
Тут к нам подошла тетя Феня, станционная уборщица, и запричитала:
— Боже мой, на что же это похоже… Маленький, замерз, наверно…
Но мальчик диковато посмотрел на нее и рванулся назад.
— Подожди, мальчик, скажи, как зовут тебя? — поспешно спросил я.
— У меня нет имени.
— Разве бывают люди без имени?
— Я без имени.
Мальчик снова хотел убежать. Но я ухватился за его палку.
— Пусти, говорю. Домой пойду.
— Как зовут?
— Никак!
— Настоящее имя?
Оставив в моих руках палку, мальчик убежал.
Тетя Феня спросила:
— Чей это?
— Не знаю.
2
Когда я вошел, начальник станции Михаил Александрович сказал:
— Садись, Бадма́.
От дружелюбного взгляда начальника волнение будто рукой сняло. Я осторожно сел на стул, который стоял возле стола, накрытого зеленым сукном.
— Ну как, нравится работа? — поинтересовался Михаил Александрович.
— Нравится, — ответил я и по-солдатски встал.
Начальник станции улыбнулся:
— Сиди, сиди.
Чистить стрелки в зимнее время — работа тяжелая. Тем более в Сибири, особенно когда задувает метель. Но я не хотел показать, что мне тяжело.
— Значит, нравится. Это хорошо, — сказал начальник станции. Чиркнув зажигалкой, он прикурил погасшую папироску и, глубоко затянувшись, выпустил голубоватый дым. — Говорят, что ты умеешь рисовать. Это правда? — Михаил Александрович посмотрел на меня совсем по-отечески.