Не знаю, почему так сильно подействовали на меня бесхитростные слова мальчика. Вот ведь как он отнесся к моему рисунку. Оказывается, нельзя уродовать человека, нельзя унижать его, как я это сделал. Это осуждает даже такой мальчишка. И что же, может быть, он прав? Может быть. А я раньше и не подумал об этом.
Рисунок я решил замазать: большую кисть макнул в ведро, где была разведена известь. И вдруг за спиной услышал громкий хохот:
— Ха-ха-ха!.. Вот это здорово!
Повернувшись, я увидел коренастого смеющегося Ермотика. За ним стоит Михаил Александрович и тоже смеется.
Боря ощетинился, как котенок перед собакой, и, боязливо пробравшись к двери, опрометью выскочил на улицу.
— Эй, мальчик, остановись! — вслед ему крикнул Ермотик.
— Что за мальчик? — поинтересовался Михаил Александрович.
— Боря… Борис, — ответил я.
7
На планерках несколько раз возникал разговор о недобросовестном отношении Тани и Ани к работе. Девушки давали слово, что исправятся, но работали по-прежнему плохо. Их стрелки обрастали грязью.
Карикатуру на девушек прикрепили в самом видном и людном месте: на стене вокзала.
Рисунок привлек всеобщее внимание. Вокруг толпился народ. Оживленно обсуждали детали, смеялись.
Девушки с опухшими от слез глазами прибежали к начальнику станции.
— Михаил Александрович, мы исправимся. Честное слово, исправимся. Только снимите карикатуру, — умоляли они.
Это, конечно, ободряло меня. Значит, рисунок подействовал. Но и слова Бори все еще продолжали тревожить. Тот, кто рисует человека безобразным, считал мальчик, — злой человек. Таня и Аня — девушки красивые. Имел ли я право так искажать природную красоту!
«Нет, Боря, ты неправ, — думал я. — Пусть они внешне красивы, но, если у них в душе изъян, мы должны любым способом вскрывать их недостатки». Мысль эта успокаивала меня.
Когда пришел Боря, я спросил:
— Почему ты вчера убежал?
— А эти взрослые — злюки.
— ?!
— Меня один дядька, когда я грелся в вокзале, взял за уши и вытолкнул на улицу.
— Ты, наверное, баловался.
— Нет. Он меня даже вором обозвал. А я у людей ни одной картав[1] не стащил. Я выпрашиваю.
Слова его были совсем не по-детски горькими.
— Ты что же, попрошайничаешь?
— Как же иначе? Мама болеет.
— А у тебя есть братья?
— Нет, я у мамы один-единственный.
— А кто такой дед Далчи?
— Мамина родня.
— Вместе живете?
— Нет же. Если человек в беду попал, думаешь, кто-нибудь станет жить с ним…
— А раньше вместе жили?
— Да. Когда мама была здорова, она помогала деду Далчи коров пасти. А когда мама слегла, вместо нее я пас коров.
О небо, о земля! Такой маленький мальчик, вместо того чтобы играть в мяч, альчики, бегать наперегонки, совсем как взрослый разговаривает со мной о трудностях жизни.
В этот день мы стали с Борей больше чем друзьями — братьями.
8
Мать Бори, Шарка́, напялив на плечи ватное одеяло, ссутулившись, сидела на деревянных нарах.
Мальчик подошел к матери и спросил:
— Мама, чай пила?
— Пила.
— Картав, что была в миске, ела?
— Ела.
— Мама, Бадма мой друг, — сказал он, будто только сейчас вспомнив обо мне. — Познакомься.
— Наш Борис все время говорит о тебе. Дорогой брат, прошу тебя, будь внимателен к моему сыночку. Он у меня единственный, — сказала Шарка, тяжело дыша.
— Не горюйте, сестра. Борис умный мальчик, — успокоил я ее.
Моя похвала не понравилась Боре. Он метнул на меня холодный взгляд и хотел что-то сказать, но подошел ближе к матери, сел рядом с ней и необычайно нежно спросил:
— Мамочка, не мерзнет ли у тебя спина?
Поправил одеяло на ее спине.
— Брат, ты из какой местности? — спросила Шарка.
— Из Бару́на.
— Значит, мы земляки. Мы из Ниця́на.
Шарка глубоко вздохнула.
— Да. В тридцати километрах друг от друга жили, — ответил я.
— Теперь где живешь?
1
Карта́в — картошка. По техническим причинам разрядка заменена болдом (