В начале февраля, когда охрана братьев немного ослабла, я смогла дозвониться до родителей Олега и услышала недовольный, полный желчи и обиды голос свекрови. Она была резка и категорично заявила, что Олега для меня нет и не будет, номер этого телефона мне лучше забыть, так же, как и мужа. Свекор был чуть мягче и сказал, что Олег у них не живет, а значит и звонить им надобности нет. Я позвонила на работу и узнала, что Кустовский неделю как уволился, а в каком направлении планировал продолжить практику, они не в курсе. Друзья Олега ничего не знали, или не хотели говорить, что вероятнее. Каждый был по-своему язвителен и груб. Лишь один вскользь упомянул, что Олег теперь живет в пригородном поселке, но в каком, не уточнил и повесил трубку. Меня не коробили их ехидные реплики, резкость суждений и голосов, я просто не воспринимала их. Моя душа онемела и омертвела за эти недели и не пропускала сквозь свою воспаленную от непреходящей боли оболочку дополнительные плевки и оплеухи. Она напиталась ими, как губка водой, и отталкивала.
Если б не ребенок, требующий хоть что-то сделать, чтобы разрешить эту ситуацию, я бы, наверное, опустила руки и отдалась депрессии без остатка. Но мне приходилось заставлять себя бороться, насиловать мозг в поисках выхода и решения головоломки, что задал мне Олег, а может быть и сама жизнь.
И я, ломая себя, вновь набирала номер телефона, вновь выпытывала, выспрашивала, объясняла, порой унижаясь, и ненавидя себя за это, и в сотый раз выслушивала насмешки, бурчание, грубости. Готова была выслушивать их бесконечно, лишь бы в итоге найти мужа объясниться с ним или хотя бы посмотреть в глаза. Услышать еще раз то, что он доверил бумаге. Я не верила, что он сможет это повторить, услышав весть о ребенке. Он быть может, был слабым человеком, но, бесспорно, благородным. И узнав о моем положении, у него бы не хватило сил оттолкнуть, повторить жестокие слова, бросить окончательно и бесповоротно.
Я была уверена — он бы вернулся, только узнай, что станет отцом.
— Зачем он тебе? — нахмурилась Оля. Мы сидели на моей постели и чистили апельсины. — Жили вы, прямо скажу, как мишка коала с бабочкой махаон.
— Бабочка, это я?
— По четным. По нечетным — он, — буркнула подруга, слизывая апельсиновый сок с пальца.
— Мы жили, как все, когда хорошо, когда не очень.
— Вот, как все, и расстались. Обычная история. Ничего ты тут не сделаешь. Честно говоря, не вижу повода делать. Ушел? Укатанной трассы ему под ролики.
Я пытливо посмотрела на нее — можно ли ей доверить мою тайну? Не выдаст ли она меня братьям, узнав о ребенке? Поймет ли? Нет, не стоит рисковать малышом. Реакция Ольги на столь шокирующее известие будет непредсказуемой — то ли обрадуется, то ли всполошиться. В первом случае, не сдержится и растрезвонит всем, кто нас знает, а Кустовского достанет из любого захолустья, чтобы посмотреть, как вытянется его лицо при известии, как изменится его мнение о нашей совместной жизни на диаметрально противоположное. А потом пойдет строчить очередную нетленку по психологии меж половых отношений.
Во-втором случае, увижу, как сокращаются мимические мышцы, все разом, превращая лицо Оли в маску ужаса. Потом, выслушаю печальную историю о прелестях беременности вообще, и моей, в частности, и порадуюсь прибытию взвода братьев, которых она вызовет незамедлительно, планомерно обзвонив каждого. Что будет дальше, гадать не стоит. И так ясно.
Нет, лучше я промолчу, прикушу язык, но свято сохраню тайну, а с ней и малыша. Единственную мою радость в эти мрачные дни.
Но, боже мой! Как хочется поделиться этой новостью! Поведать хоть кому-нибудь о том счастье, что довелось изведать и мне, о том чуде, что живет и растет во мне! И конечно, я не сдержалась, однажды поведала о нем вороне, сидящей на ветке дерева под окном моей палаты. Та обрадованно каркнула и улетела. А я долго, блаженно улыбаясь, смотрела на зимний пейзаж и прислушивалась к тем токам, что источает ребенок. Естественно, они были больше надуманы, чем реальны, но мне было светло и от фантазии.
Я разговаривала с ним. Ему я рассказывала все, что чувствую, старательно заменяя черные краски радужными тонами. Будущее, что я ему рисовала, было настолько привлекательно, что даже я порой верила в него. Но через минуту понимала, что волшебство моих иллюзий не может иметь место в реальной жизни. Она более груба и холодна, чем нам хотелось бы. И сколько б мы ее ни приукрашивали, лед ее прагматизма не растает.
И все же я пыталась его растопить и заставляла себя верить в фантазии, отметая действительность. Планомерно фильтровала каждую мысль, направленную малышу. Ему только лучшее, ему только светлое и радостное. Надежду и веру, что все еще наладится.
— Оля, мне очень надо встретиться с Олегом. Нужно поговорить с ним не по телефону. Помоги, пожалуйста.
— Ань, помнишь нашу школьную поговорку? Ни мальчика, ни трамвай никогда не догоняй, придет следующий. Забыла?
— Олег не мальчик, он мой муж. Я хочу его увидеть и выяснить причину столь неожиданного поступка. Я не могу понять, что произошло, и это меня нервирует. Вчера еще любит, а сегодня уже не только не любит, но и уходит. Согласись — странно. Почему бы ему не сказать это при встрече? К чему лгать?
— Трусоват твой Кустовский, вот и не сказал в лицо. Запиской-то проще, объясняться не нужно. Да и к чему сцены? А где гарантия, что их не будет?
— Допустим, ты права. Но как я это узнаю? У меня много версий его поступка, но какая из них верная? Ты хочешь, чтобы я прожила всю оставшуюся жизнь в неведении?
— Чем я помогу? Нет, я не отказываюсь, самой интересно, но что я могу? Карманного сыщика у меня нет…Слушай, а это идея! Почему бы тебе не поговорить с Андреем? У него наверняка найдется парочка профессионалов по сыску и слежке.
— Нет, Оля, Андрей исключается. Ты его не знаешь. Он кивнет и пообещает, но сам ничего предпринимать не станет, будет мне сказки рассказывать и время тянуть.
— Тогда поговори с Сергеем. А хочешь, я поговорю! — поддалась ко мне подруга. Я качнула головой — сколько лет прошло, а она по-прежнему грезит Сережей.
— Нет, Оля, он тем более не станет суетиться. Они все рады, что Олег ушел.
— Но он действительно был букой, Аня, — скорчила Оля смешную рожицу.
— Он мой муж.
— Ладно, ладно, никто на твоего Кустовского не покушается. Слушай, а если братья твои его уход организовали? А что? При такой трепетной и негасимой «любви» вполне возможно.
Я удивленно воззрилась на нее: подобная версия представлялась мне возмутительной и абсурдной.
— Причем тут мои братья? Нет, Оля, они бы не посмели. Да нет же, их произошедшее ввело в такой же шок, что и меня.
Ольга скорчила очередную рожицу — ехидную и принялась изучать ассортимент фруктов на тарелке.
— Ты можешь объяснить, почему ты так решила? — допытывалась я. Но Оля и сама не знала ответа, потому заскучала, надула губки и вздохнула:
— Подумалось…Они у тебя мальчики решительные и целенаправленные. Ручки у них длинные, ум изощренный, возможности не меряны. Да ладно, мало ли, что в голову от скудости мыслей придет? Нет, правда, они не станут, — успокоила меня Оля и тут же переключилась на другую тему. — Тебя когда выписывают?
— Скоро. Обещали дня через три. Станиславу Юрьевичу мой гемоглобин не нравиться и Алеше тоже.
— Ну, твоему Алеше вообще что нравится? Слушай, Ань, а ты у коллег Кустовского не спрашивала, где он может быть?
— Спрашивала. Никто ничего не знает. Пропал без вести.
— Да уж, — хмыкнула подруга и задумалась, морща лоб от напряжения. — Нет, не может он пропасть бесследно. Наверняка кто-нибудь знает его позывные, ориентиры.
— Наверняка, — согласно кивнула я и тяжело вздохнула. — Но со мной не желают не то что откровенничать, разговаривать.
— Скверно.
— Еще как.
— Слушай, а если я позвоню его родителям? Мама точно должна знать, где ее любимый сыночек обитает.
— И что скажешь?
— Найду что? Придумаю. Скажу, что он мне кассеты, диски не вернул или бумаги какие-нибудь… Нет, скажу, что должен энную сумму, весьма значительную для меня…Нет, не пойдет. Тогда скажу, что у нас с ним очень доходное дело намечается, а он исчез за горизонт, и я не могу переправить ему дивиденды. А? По-моему, это пройдет.