Я знала, зачем он зовет меня к себе, и только поэтому отказывалась. А вот увидеть его хотелось. Мы не виделись пять дней. Это очень, очень долго. Я скучаю, если не вижу его хоть день…
— Хорошо, — вздохнула трубка, — но я все равно положу тебя на обследование.
— После праздников, Алеша. Или ты желаешь мне их испортить?
— Нет, Анечка, но это зависит не от меня.
— Тогда закрываем тему — у меня все хорошо и причин для беспокойства нет. Увидимся завтра?
— А сегодня? Я свободен.
— Я испеку тебе кекс с лимоном, — рассмеялась я обрадованно. — Жду. Не задерживайся, а то будешь есть холодным.
Нажала отбой и приглашающе кивнула Сергею:
— Пошли?
Он хотел, он очень хотел пойти со мной, провести еще час, два рядом. Мы оба этого хотели, каждый по своей причине, потому, он отрицательно качнул головой.
— Чай попьем, кекс съедим. Алеша скоро приедет, — уговаривала я, впрочем, слабо. И чувствовала слабость.
Сережа молчал и крутил головой, борясь с самим собой. Если бы он боролся со мной, исход битвы был бы ясен в ее начале, а так… Последний аргумент — не подействует, можно сдаваться:
— Олег на дежурстве. Мы уехали, и он следом. Вернется завтра к шести.
— Знаю, — Сергей и не шевельнулся.
Что же, у него действительно могут быть дела.
Я вышла из машины, брат следом — облокотился на дверцу и взглянул на меня. Очень нехорошо смотрел, проницательно. Я не любила, когда он так смотрит, потому что чувствовала себя в такие моменты не то что без одежды — без кожи. Он, казалось, читает мои мысли, а они у меня, увы, не так чисты, радужны и бескорыстны, как у матери Терезы. И делиться их содержимым совсем не хочется.
Я махнула рукой, вымучив улыбку, и бодро зашагала к подъезду. Дошла до лифта и прислонилась лбом к холодной стене, чтобы немного развеять навязчивый туман. Мне еще на восьмой этаж добираться, двери открывать. Дальше мысли не шли, вязли в дурноте. Ноги ослабли, я начала соскальзывать вниз по стене. Меня подхватили сильные руки, развернули к себе, прижали:
— Сережа…
Он молчал. Лицо каменное, застывшее, губы сжаты, а глаза обвиняют, ругают и молят одновременно.
— Передумал? — улыбнулась я и поняла, что зря сделала это усилие. Оно меня окончательно и раздавило. В лифт Сергей меня фактически занес, и держал всю дорогу, а я мечтала не упасть в обморок, не попасть в больницу, не испортить всем праздник, не напугать Сергея еще сильнее. Ведь ему завтра ехать за город. Сорок километров по дорогам, на которых и танки застрянут. Он и без того порывист, а в таком состоянии?.. Мой взгляд метался по кабинке, пытаясь зацепиться за что-нибудь. Я старательно сглатывала комки в горле, судорожно вдыхала в надежде продержаться еще немного, совсем чуть-чуть. А лифт, как назло, полз и полз, как самая маленькая и самая медленная в мире черепашка.
— Аня!! Анечка!
Я была бы рада ответить, да язык онемел. Смутно и очень далеко я слышала скрип открывшейся двери, шаги и шепот, больше похожий на крик.
— Аня! Анюта!…Леша, быстрей! Да! Да, сделаю, но я же не врач! Вторая инъекция! Да она белая совсем и ни на что не реагирует. Леха, давай скорее…
Я плавала в тумане и понимала, что нужно вынырнуть, но не могла. Чувства притупились, стали отстраненными и словно не моими. Сергей раздел меня, сунул таблетку под язык и все кричал что-то то в трубку Алеше, то мне в лицо. И плакал.
Он мог себе это позволить, потому что был очень сильным, настолько, что слезы не умаляли его достоинств, не унижали. Ни один из его знакомых, узнай о подобном, не поверил бы, и правильно. Ведь лишь мне Сергей показал себя настоящего — ранимого, сентиментального и тонко чувствующего человека, того, что был загнан глубоко внутрь, одет в броню и маску сурового и жесткого человека.
Вдруг мне стало страшно — если я умру, что станет с ним? Кто удержит его от опрометчивых поступков, охладит горячую голову, поймет эту ранимую душу, упокоит, обогреет, убережет? Кто справится с ним, поможет не только жить, но и выжить?
Я заметалась в поисках выхода из тумана и увидела голубые глаза.
— Алеша?…
— Все хорошо, Анечка, все хорошо…
А кто поможет ему? А Андрею?
Карие глаза и родинка над губой.
— Андрюша…
— Я здесь, малыш, успокойся.
А мне хотелось плакать и кричать. На всех, кто придумал болезни и кинул на головы человечества. И топать ногами, и биться в кровь. Потому что я не хотела умирать, не могла. Потому что это несправедливо, неправильно. Потому что у этих трех замечательных людей есть только любовь и одиночество. Любовь, осужденная и запрещенная Богом и людьми, и одиночество — постылое и безрадостное, полное горечи и печали. Но оно еще не страшно им, потому что я не отдам ему их души и сердца. Потому что буду крепко держать их, и беречь…и жить.
Потому что люблю их.
И Олега.
Кухня походила на брокерскую фирму в самый пиковый час. Мужчины разместились на ней и отзванивались по мобильникам. Андрей, забыв снять пальто, сидел за столом и заказывал Арону Аркадьевичу ужин и завтрак, попутно обговаривая детали предстоящего застолья на даче.
Сергей бродил у окна и злобно шипел в трубку на бестолкового помощника, который никак не мог понять, почему шеф сегодня никуда не поедет и ему придется зависнуть в конторе до будущего года, а потом, срываясь на крик, рисовал Олегу его беспросветное будущее.
Алеша сидел на полу у стены и, листая записную книжку, методично обзванивал дежурные аптеки и лаборатории, консультировался со знакомыми профессорами и доцентами областной кафедры гематологии.
Этого я не слышала и не видела — я спала.
— Все, — Алексей дал отбой и положил трубку на записную книжку. — Завтра в десять кровь должна быть у Яцкого.
Мужчины задумались — как ее доставить?
— Черт! — бросил Сергей, и хлопнул ладонью по подоконнику. — Я хотел выехать в пять, чтобы к двум в городе быть.
— Езжай, — Бросил Андрей. — Я отвезу.
— Тебе придется заехать сюда, — предупредил Алексей.
— У меня заключительная встреча — минут сорок максимум. Перенесу ее на восемь, и в девять буду здесь. Яцкому — это куда?
Пока Алеша объяснял, Сергей сходил в комнату, проверил состояние Ани, вернулся и полез в холодильник:
— Ну недоумок. Полный параллелепипед!
— Пусто? — Андрей не удивился.
— Ага, два яблока и alles. Сучонок, а?
— Перестань ругаться, — одернул Алеша. Андрей глянул на наручные часы:
— Через десять минут будем есть плов и манты. А холодильник загрузим, как ты любишь — от потолка до пола у соседей снизу.
— Да бог с ним, с холодильником, — Сергей вытащил яблоко и захрустел.
Мужчины переглянулись, прикидывая, хватит ли младшему два яблока на пять минут. Всем было прекрасно известно, что когда Сергей нервничает, то начинает в бодром темпе поглощать все съестное, а если оного не находится — звереет и становится абсолютно невоздержан. И крепкие ругательства — это лишь цветочки, могли появиться и ягоды. В виде головы Олега.
Пока старшие думали, Сергей вытащил второе яблоко и, с силой хлопнув дверцей холодильника, шагнул к Алексею, размахивая фруктом, как гранатой:
— Нет, ты видел ее запястья?! Видел кровоподтеки?! Ты понимаешь, что этот… — и смолк, очнувшись под твердым взглядом брата. Отошел к окну, развернулся к присутствующим спиной и захрустел яблоком.
Андрей вопросительно посмотрел на Алешу.
— Не факт, что он, — возразил тот без уверенности.
— Ага. Доказательств нет, свидетелей тоже. Значит, не виновен. Да он убивает ее, понимаете, это же ясно! Какие вам еще нужны доказательства?! Ее труп?! — обернулся Сергей.
— Перестань, — бросил Андрей хмуро и встал, чтобы раздеться. Скинул пальто на руку, похлопал брата по плечу, успокаивая:
— Разберемся.
И вышел, чтобы повесить одежду, а заодно и Аню посмотреть. Когда он вернулся, запел сотовый, возвещая о доставке ужина. Вовремя — Сергей только что кинул огрызок яблока в форточку. Ели молча: Андрей размеренно и чуть лениво, тщательно пережевывая каждый кусочек. Сергей жадно и торопливо, как в солдатской столовой. Алексей задумчиво и нехотя. Он первым перестал мучить манты и отложил вилку: