Если же родственник запаздывал — и этого на табличке различить было нельзя.
Наверное, так бы оно и шло — прямой дорогой к вечному забвению.
Но полузаброшенную могилу на Болтинском кладбище приметили ребята из тридцать первой рыбинской школы, расположенной неподалеку. Ребята были хорошие. И совесть, и душевное равновесие, и уважение к себе — все было при них. Но возникало ощущение: вот пройдут равнодушно мимо солдатской могилы, выкинут из стриженых голов осыпающийся холмик—-и сами станут чуть похуже, чуть поменьше, вообще потеряют в себе что‑то такое, чего потом, может, уже и не восстановить…
Были эти ребятишки в основном семиклассники, и сперва их тревожило больше любопытство. В самом деле — откуда здесь, на деревенском кладбище, воинская могила? Погиб? Или умер от болезни? Или везли раненого в тыл, да вот по дороге…
В местном военкомате по просьбе ребят нашли что-то вроде учетной карточки. Но она не сказала ничего нового. Да, Позднышев. Да, лейтенант. Да, на Болтинском кладбище.
Школьники написали в архив. Ответа не было. Опять написали. Опять без ответа.
Но ребята из тридцать первой восьмилетки уцепились за волосок чужой жизни, за ниточку, за паутинку почти. Уцепились и отпускать не хотели.
Они разбились на группы и пошли по ближним селам. Заглядывали в дома. Не слыхал ли кто случайно про лейтенанта Позднышева?
Сперва спрашивали всех подряд. Потом стали с умом — одних пожилых женщин. Молодые ничего знать не могли, а мужчины в сорок втором были не здесь…
Кто‑то сказал:
— А ведь он, ребята, небось из полка. Тут же в войну полк стоял, летчики. А на поле у них был аэродром. Прямо по картошке прошлись катками, умяли — оттуда и взлетали.
Кто‑то припомнил:
— А к нему на могилку вроде женщина приходила. Весной вроде.
Немного выяснилось.
Но все же появилась у лейтенанта Позднышева воинская часть. Потом узнали и номер — 42–й авиационный полк, бомбардировщики дальнего действия.
Еще время прошло — и вдруг на письмо, шестое по счету, ответил архив. Вот радости‑то было! Ведь теперь у Позднышева появился и адрес — пусть старый, военной поры, но все же дом. Оказалось, из Подмосковья парень, из Кускова.
Ребята написали туда. Увы, письмо вернулось. Ни родных не нашлось, ни дома, ни города: уже давно бывшее Кусково вошло в черту Москвы.
Стали наудачу катать письма во все подряд московские военкоматы. И вот чуть не год спустя после начала поисков откликнулся военком Кировского района…
Зажил, зажил лейтенант Позднышев!
Появились у него родители. Брат появился. Женщину, что приезжала весной на могилу, нашли — появилась подруга у лейтенанта.
Человеку плохо без друга, совсем нельзя. Но помогли школьники — и объявился друг Позднышева, веселый парень с Черниговщины, лейтенант Помазан. Вместе учились летать в Кировабаде, вместе летали: Позднышев командиром, Помазан штурманом.
Товарищи возникли у молодого летчика — да какие товарищи! Тринадцать Героев Советского Союза вышло в войну из его полка.
Получили ребята фотокарточку, увеличили. С простенка в школьном коридоре смотрит симпатичный худенький паренек, черноволосый и черноглазый. Учеников постарше, учителей помоложе — был ему в сорок втором всего двадцать один год.
Немцы тогда стояли неподалеку от Москвы. А бомбардировщики 42–го полка летали за многие сотни километров на дальние цели — вплоть до самой Германии. Потери были велики. Порой и десятка самолетов не имелось в исправности. Малые повреждения латали тут же, между вылетами. Случалось, приходил экипаж из полета и, едва ухватив горсточку сна, часа через два вновь поднимался в воздух: резервных машин нет, а лететь надо.
Вот и в ту ночь, с двенадцатого на тринадцатое, экипажу Позднышева выпал повторный полет. Заболевший Помазан остался на земле, его место занял старший лейтенант Хамза Насыров, тридцатитрехлетний башкир из Уфы.
Разбежались, поднялись, пошли над полем, над лесом, над пригородами.
И тут отказал мотор.
Позднышев приказал:
— Прыгать!
Двое выбросились — стрелок и стрелок–радист. Парашюты сработали нормально, парни плавно поплыли к земле.
Штурман Насыров прыгать не стал.
Самолет ушел от города в сторону, к полю, и там упал. Удар, взрыв — и все кончилось.
Что произошло в воздухе? Почему не выпрыгнул Позднышев? Почему не послушался командира штурман?
Теперь об этом можно только гадать — рассказать некому. Стрелок и стрелок–радист тоже остались на войне, только их час пробил позже.