Женщина прошла в другую комнату и принесла телефон. Длина шнура позволяла переносить его по всей квартире. Телефон она поставила на стол, между собой и Пафнутьевым. Поправила его, повернула диском к Пафнутьеву.
- Итак... Что мне сказать ему? С чего начать?
- Может быть, у вас были какие-то свои, опознавательные слова? Как вы его дома называли?
- Суржик.
- Очень хорошее имя, - одобрил Пафнутьев. - Так и скажите... Суржик, ты помнишь наши встречи? А вечер голубой?
- Боже, неужели это было, неужели это было, - Женя снова опустила лицо в ладони.
- Нет, так не пойдет, - решительно произнес Пафнутьев. - Прекращаем рыдать и начинаем делать дело. Вперед? ;
- Валяйте, - Женя махнула увядшей ладошкой, давно не знавшей ни лака, ни крема - все заменили стиральные порошки, чистящие пасты, едкое хозяйственное мыло.
Пафнутьев набрал номер, подождал соединения, время от времени бросая на женщину испытующий взгляд.
- Овсов? Приветствую тебя!
- А, Паша... Ты откуда?
- Да вот сидим с Женей и думаем, как нам дальше жить... Решили тебе позвонить.
- А мы с Зомби телевизор смотрим. Делегаты изгаляются, все никак не могут решить, кто лучше, да принципиальнее, да образованнее, да краше собой...
- Подожди, Овсов... С депутатами мы после будем разбираться. Давай сначала разберемся с твоим Зомби.
- Вы его называете Зомби? - побледнев, спросила Женя.
- А как же его называть, если он ходит, ест, пьет, говорит, но ничегошеньки не помнит? Конечно, Зомби.
- И он знает, что вы его так называете?
- По-моему, ему даже нравится... Он видит в этом имени какой-то смысл, значение...
- Бедный Суржик, бедный Суржик... Неужели это он сделался Зомби, неужели это он... - Женя готова была снова расплакаться, но ее остановил Пафнутьев.
- Прекратить! - рявкнул он. - Сейчас будете говорить. Овес, дай ему трубку на пару минут, тут одна женщина хочет с ним поговорить... Но сначала я скажу ему два слова... Здравствуйте! - бодро произнес Пафнутьев, делая знак Жене - дескать, это он, сейчас будешь говорить. - Это больной палаты номер три?
- Да ладно, Павел Николаевич, - проговорил голос, - называйте уж как привыкли... Зомби я. И все тут.
- Как скажешь... Говорят, ты вспомнил человека по фамилии Байрамов?
- Если это можно назвать воспоминанием... Просто я увидел его по телевизору и мне показалось, что мы с ним встречались. Только и того.
- А вы не помните, он не дарил вам машину?
- Машину? Мне? Но машины не дарят... Машинами отдариваются. Как следователю, это должно быть вам хорошо известно.
- Потому и спрашиваю. Но об этом более подробно мы поговорим при личной встрече... А сейчас я передам трубку одной приятной женщине. Она утверждает, что встречалась с вами в свое время... Женей ее зовут.
- Мне необходимо поговорить с ней? - спросил Зомби, налегая па слово "необходимо".
- Поговорите, - и Пафнутьев передал трубку Жене.
- Здравствуйте, - произнесла она чуть слышно, но тут же понравилась. Здравствуйте, - сказала Женя и тверже, и громче.
- Добрый день, - ответил Зомби бесстрастно.
- Простите, но Навел Николаевич мне немного рассказал о вас... И мне показалось, что вполне возможно, мы встречались... Меня зовут Женя, Женя Феоктистова.
- Возможно, - ответил Зомби.
- Если я не ошибаюсь, то мы с вами провели как-то месяц в Крыму, в Коктебеле... Года два па-зад. Помните?
- Мы с вами в Коктебеле? - удивился Зомби. - Не помню... Но чего не бывает, возможно мы там и встречались. Видите ли в чем дело... У меня последнее время с памятью не все в порядке, Павел Николаевич, вас, очевидно, предупреди,.!...
- Да, он сказал.
- И чем же мы с вами занимались в Коктебеле?
- Купались, загорали, собирали камни... Бегали по каким-то столовкам... Чем можно еще заниматься в Коктебеле? В горы ходили, к могиле Волошина поднимались... Вино пили.
- Наверно, и любовь у пас с вами была?
- Была, - произнесла Женя и только Пафнутьев знал, как далось ей что коротенькое слово.
- Простите, Женя... В таком случае я, наверно, должен разговаривать с вами несколько иначе... Но я в самом деле ничего не помню. Тут со мной кое-что случилось полгода назад и вот я до сих пор никак не выкарабкаюсь... Так что уж простите великодушно.
- Да-да, я понимаю. Всего доброго! - и Женя положила трубку на рычаги. Теперь она смотрела на Пафнутьева ясными сухими глазами и была бледнее пеленок, которые сохли за се спиной. Пафнутьев сбегал па кухню, набрал из-под крана воды в подвернувшуюся чашку без ручки, принес, заставил Женю выпить.
- Ну что? - спросил он. - Почему вы положили трубку? Разговор, кажется, у вас пошел...
- Это он, - сказала Женя чуть слышно и потеряла сознание. Пафнутьев еле успел подхватить ее. Подняв женщину на руки, он, подивившись ее легкости, отнес в другую комнату на диван, положил под голову валик. Обернувшись в дверях, он еще раз окинул женщину взглядом, убедился, что все в порядке и вышел, осторожно прикрыв дверь. На подвернувшемся клочке бумаги он написал: "Женя! Никуда не ходить, никому не звонить, обращаться по всем вопросам только ко мне, Пафнутьеву Павлу Николаевичу". И приписал ниже свой телефонный номер.
После этого Пафнутьев прошел на кухню, выключил газ под вываркой и покинул квартиру.
***
Невродов позвонил в конце рабочего дня. Посопел в трубку, спросил о здоровье и, как бы между прочим, обронил:
- Что-то давно тебя не видно... Заглянул бы как-нибудь, рассказал бы о своих похождениях.
- Загляну... Хоть сегодня.
- А что сегодня... Тоже не самый плохой день, - ответил Невродов и положил трубку.
Неужели клюнул?! - заволновался Пафнутьев. - Неужели дрогнуло влюбчивое сердце областного прокурора? Сложные, неоднозначные чувства охватывали его последние дни. Что говорить, было и чувство охотника, почуявшего запах дичи, было простое желание довести дело до конца - ведь еще год назад он пообещал Андрею разобраться с остальными участниками банды. Жажда мести? Было и это, но сказать, что Пафнутьев думал об этом всерьез... Нет. Наоборот, пришли и сомнения, и колебания. Не привык Пафнутьев вот так легко и просто предавать соратников, а Анцыферов, как ни крути, был соратник. Вместе работали, вместе отвечали за дело... Пафнутьев мог как угодно называть свои действия на юридическом языке, на прокурорском, следственном, но для себя, при разговоре с самим собой не отказывался и от простого, житейского понимания - закладывал мужика, под статью подводил. Но когда эти мысли и раскаяния слишком уж одолевали его, он вызывал в памяти целлофановый мешок с головой вора и стукача Ковеленова, представлял, что и его голова должна была оказаться точно в таком же мешке. И он снова становился тверд, снова готов был довести дело до конца.