- Я думаю, что он требует целеустремленного отношения.
- То есть?
- С таким костылем перестаешь чувствовать себя калекой...
- Я надеюсь... - Овсов запнулся, подыскивая нужное слово.
- Что это останется между нами? - спросил Зомби, сразу поняв заминку хирурга. - Разумеется, само собой. Все опасения можете выбросить из головы. Сейчас он в боевом состоянии?
- Да... Один патрон в стволе, второй в рукоятке. Запомнил? Это предохранитель... Чтобы не выстрелить случайно. Кнопка под самой ручкой. Ты сдвигаешь предохранитель и никто этого неприметного движения пальцем не заметит. И ручку повернуть, можно незаметно. Видишь? Тебе нельзя расставаться с этим костылем. Ведь он и как костыль неплох, а?
Зомби некоторое время рассматривал подарок. Костыль все больше нравился ему - в нем не было ни единого явного признака оружия. Краска на стволе во многих местах была содрана, ствол выглядел облезшим, исцарапанным. Свинчивающийся кончик ручки, в которой было высверлено отверстие для запасного патрона, тоже не обращал на себя внимания.
- Зачем вы мне его даете? - спросил Зомби.
- Мне будет жаль, если мои многомесячные усилия окажутся уничтоженными какими-то ублюдками. Как это чуть было не случилось сегодня утром.
- Да, - кивнул Зомби, поднимаясь, - грохоту было много. - Опираясь на костыль, он сделал несколько шагов по ординаторской, подошел к двери, обернулся - Спасибо, Петр Степанович... Остался последний вопрос... Что в патронах?
- Картечь, кабанья картечь.
- Это хорошо, - пробормотал Зомби уже в коридоре. И чуть прихрамывая, направился к своей палате, у которой возился больничный столяр - прилаживал новую дверь. Не доходя нескольких метров до палаты. Зомби остановился и некоторое время рассматривал развороченный линолеум пола. Удовлетворенно кивнув каким-то своим мыслям, вошел в па-лагу. Зомби устал за это утро и ему смертельно хотелось прилечь.
***
Невродов относился к людям, с которыми надо было уметь молчать, не тяготясь, не раздражаясь, а просто воспринимать молчание, как продолжение разговора. И молчание самого Невродова было наполнено смыслом, настроением, ощущением того, что в эти самые секунды что-то происходит, принимаются решения, меняется чья-то судьба. И Пафнутьев, сидя у приставного столика, не торопил прокурора. Он тоже умел молчать и ценил эти неторопливые минуты. Молчание более многозначно, а каждое произнесенное слово как бы сужает мир, ограничивает его и сводит в конце концов к жестким "да" или "нет". Наверно, нот так же нетерпеливые любовники, доведя себя до последней грани какого-то чувственного искупления, продолжают оттягивать главный момент, короткий и бурный, чтобы когда уже не будет никаких сил совладать с собой, впиться друг в друга, проникнуть друг в друга и замереть, содрогаясь не то от боли, не то еще от чего-то более сильного и мучительного. Впрочем, это тоже разновидность боли.
- Ну? - наконец просипел Невродов, - уставившись на Пафнутьева маленькими настороженными глазками. - Ну? Ты этого хотел?
- Похоже, удалось, Валерий Александрович.
- Только похоже... А что получилось на самом деле... Я затрудняюсь сказать.
- А нам и не надо стремиться к тому, чтобы все назвать по именам, разложить по полочкам и наслаждаться наведенным порядком. Поток бурлит и играет на солнце... Пусть бурлит, пусть играет, - произнес Пафнутьев слова, которых Невродов никак не ожидал. Он склонил голову, внимательно вслушиваясь, поражаясь, потом молчал, удивляясь все больше.
- Больно мудрено выражаться ты стал, Павел Николаевич. - Все проще... Мы заперли в клетку тигра, а сами знаем, что клетка-то жидковата, она только для зайцев годится, клетка-то... А?
- Надо заменить клетку.
- Ха! - крякнул Невродов, откидываясь на спинку стула. - Замени. Попробуй замени, - повторил он.
- Сысцов сказал...
- Да знаю я, что сказал Сысцов! - он досадливо" махнул тяжелой розовой ладонью.
- Сысцов сказал, - настойчиво повторил Пафнутьев, - что пусть, дескать, все решает наш народный, самый справедливый суд. Следовательно, он дал добро на суд.
- Он и мне сказал примерно то же самое. Решайте, говорит.
- Он отрекся от Анцыферова.
- Как тебе это удалось? - усмехнулся Невродов.
- Сам не ожидал.
- Врешь. Ожидал. Все у тебя было просчитано...
- Ладно... Дело Халандовского я закрыл. Нет оснований для возбуждения.
- Я скажу ему, - кивнул Пафнутьев. - Он будет рад.
- Он - не знаю, а ты уже весь сияешь, - Невродов подозрительно посмотрел на Пафнутьева. - Как я понимаю, Халандовский - твой человек? Он не случайно оказался в этом деле? - Не дождавшись, ответа, Невродов задал еще один вопрос. - Он тверд? Он не откажется от своих показаний?
- Не должен.
- Показания у него хорошие. Продуманные. Вместе писали?
- Советовались, - неопределенно ответил Пафнутьев.
- Рука чувствуется. Тяжелая рука. За что ты его так, Анцышку-то?
- Заработал. Да вы и сами знаете.
- Что за бумаги у него были в сейфе? Или, скажем вроде как были?
- Они сейчас у Сысцова.
- Сработали, значит?
- Как видите.
- Опасный ты человек, Павел Николаевич. Я знаю... Мне девушки об этом говорят.
- До или после?
- Когда как... Смотря какая девушка.
- Девушки - ладно, сам разберешься. Но теперь тебе это говорит областной прокурор.
- Суд бы побыстрее, Валерий Александрович!
- Проведем. В этом месяце.
- И сколько светит Анцышке?
- Пусть решит суд, - уклонился Невродов от ответа. - Он ведь, как говорит Сысцов, народный, самый справедливый... Скоро присяжных заведут... То-то будет потехи!
- Почему?
- У нас ведь как народ воспитали... Чем суровее наказание, тем оно, вроде бы, справедливее. В Англии за убийство посадят на пять лет - страна в шоке, больно сурово. А у нас дадут десять лет строгого режима, и тоже страна впадает в шок - вроде оправдали.
- Так что, не будет присяжных?
- Не сразу, - Невродов повертел розовой ладонью в воздухе. - Мы с тобой не застанем.
- А где-то уже действует...
- Для газетчиков... Ладно, Бог с ними, с присяжными... Тут кот еще что... Сысцов звонил, советовался, - Невродов осторожно посмотрел на Пафнутьева, как бы решая с какой стороны ему лучше. зачти.
- И что же вы ему посоветовали?
- А ты знаешь, о чем он спрашивал?