- Есть новости? - спросил Пафнутьев.
- Есть.
- Хорошие?
- Лучше не бывает.
- Что же тебе мешает рассказать о них, поделиться с любимым начальником? - Пафнутьев начал раздражаться.
- Значит так, Паша... Помнишь то недавнее убийство при угоне машины? Ну, когда парня зарезали?
- Что значит помню! Я только этим и живу!
- Так вот... Удар был нанесен сзади, в спину. Потом убийца совершил нечто совершенно циничное - наклонился к убитому и вытер нож о его куртку. Об этом еще старик рассказывал на допросе...
- Помню. Дальше.
- А куртки, как ты знаешь, нынче шьют не такие, как в наши с тобой времена.
- Мои времена еще не кончились, - вставил Пафнутьев. - Надеюсь.
- Неважно. Речь не о тебе. В нынешние куртки вшивают клочки кожи, молнии, воротнички, хлястики, этикетки с названиями фирм, спортивных обществ, стран, а то и целых континентов.
Пафнутьев кивнул в знак того, что все понял и принял к сведению. Он опасался перебить Дубовика, чтобы не вызвать новый поток лишних слов и сведений.
- В эту куртку был вшит клеенчатый ярлык, или как там его назвать... В общем, у него была гладкая поверхность.
- Неужели отпечатался? - просветлел Пафнутьев, сразу догадавшись, в чем дело.
- Как в учебнике, - расплылся в улыбке и Дубовик. Нос его покраснел еще больше, хотя, казалось бы, уже дальше некуда. - Его Бог наказал, иначе я объяснить не могу. Бог все видит. И время от времени слишком уж зарвавшихся наказывает. Когда этот тип наклонился и вытер свой нож от крови, его большой палец попал как раз на эту целлофановую нашлепку...
- Дубовик! - торжественно сказал Пафнутьев. - Ты - великий следователь!
- Я догадывался, - кивнул Дубовик, зардевшись от похвалы. - Но я, Паша, не сказал главного.
- Боже! Неужели еще что-то есть?
- Есть, Паша. Куртку эту я изъял в больнице. Конечно, сразу обратил внимание на эту нашлепку. Связался с Худолеем. Как ни странно, но у него получилось. Отпечаток... Картинка! - Дубовик положил на стол перед Пафнутьевым увеличенный снимок отпечатка пальца. - У меня были сомнения... Вдруг, думаю, врачи отметились, вдруг, соседи, когда тащили парня к машине... Мало ли... Но Худолея я озадачил и дело свое он сделал.
- Бутылку потребовал?
- Перебьется. Это ты его балуешь...
- А почему ты решил показать отпечаток именно сейчас? - спросил Пафнутьев.
- Приступаю к главному... Помнишь недавний разгром в хозяйстве Шаланды?
- Он?! - вскричал Пафнутьев, - Он, - кивнул Дубовик.
- Боже, какой ты проницательный, какой талантливый...
- Конечно, - кивнул Дубовик. - Он там у Шаланды оставил столько отпечатков, что следователю средней руки на всю жизнь хватит разбираться. Я выбрал самый внятный, красивый, полный... Он оказался на осколке настольного стекла господина Шаланды. Худолей его сфотографировал... А я возьми да и сличи, - Дубовик вынул из черного пакета второй снимок и положил перед Пафнутьевым рядом с первым. - Докладываю... Человек, совершивший убийство при угоне машины несколько дней назад, и человек, который устроил оскорбительное бесчинство в двенадцатом отделении милиции... Одно и то же лицо.
- И нет никаких сомнений? - настороженно спросил Пафнутьев.
- Никаких. Сличай! - Дубовик кивнул в сторону снимков.
- Так... Значит, немного повезло...
- Повезло?! - возмутился Дубовик. - Ты что же считаешь, можно совершить кучу преступлений и не оставить никаких следов? Следы, Паша, всегда остаются. Хоть на земле, хоть в воздухе, хоть в душе человека остаются следы! И толковый следователь их найдет и прочтет. Свидетелем чему ты сейчас являешься.
- Прости, я хотел сказать, что кто-то может назвать это везением, но мы-то с тобой прекрасно знаем, что это настоящая профессиональная работа.
- Это другое дело, - сжалился Дубовик.
- Документально все закреплено?
- Паша! - укоризненно протянул следователь. - Как ты можешь?
- "Опять виноват, - быстро сказал Пафнутьев. - Прошу великодушного прощения... От радости не те слова выскакивают.
- Я пойду? - Дубовик поднялся.
- Значит, наследил все-таки, значит, оставил пальчики... Дерьмо вонючее.
- Полностью с тобой согласен, Паша. - Я недавно разговаривал с Шаландой... Его ребята совместными усилиями сочиняют словесный портрет злодея... С художниками пытаются его нарисовать... Если не исчезнет возьмем.
- Не исчезнет, - сказал Пафнутьев. - При одном условии.
- Каком? - обернулся Дубовик от двери.
- При условии, что, - начал было Пафнутьев и вдруг что-то заставило его остановиться. И он не стал продолжать. - При условии, что ты его не предупредишь, - неловкой шуткой он попытался снять недоумение Дубовика. Принеси мне документы, снимки, протоколы и прочее, связанное с этим делом.
- Зачем?
- Хочу углубиться.
- Надо же, - пожал плечами Дубовик и через несколько минут принес Пафнутьеву папку с десятком страничек текста и снимками, оформленными печатями и подписями. Пафнутьев быстро просмотрел содержимое папки. Мелькнули снимки окровавленной куртки, разгромленный кабинет Шаланды, увеличенные отпечатки пальцев, заключение экспертов...
- Оставь пока, - сказал Пафнутьев. - И одна просьба - не болтать.
- Заяц трепаться не любит, - заверил Дубовик.
- Даже в этих стенах, - Пафнутьев выразительно посмотрел на Дубовика.
- Особенно в этих стенах, - поправил тот, подмигнув Пафнутьеву уже из коридора.
Пафнутьев задержался в кабинете дольше обычного. Копался в бумагах, куда-то звонил, бездумно листал свой блокнот. Он не мог остановиться ни на одной мысли. Его словно несло в теплых волнах и он только поворачивался, подставляя солнцу то спину, то живот.
Позвонил Тане, которая всегда относилась к нему так неровно, меняя свое отношение от подневольной жертвенности до полного неприятия.
- Здравствуй, Таня, - сказал Пафнутьев.
- Здравствуй, Паша, - ответила женщина, и не услышал он в ее голосе ни радости, ни воодушевления, ни желания говорить с ним, с Пафнутьевым.
- Очень рад был услышать твой голос, - сказал он и положил трубку на рычаги. Подумал, посмотрел на залитое осенним дождем окно и сладкая грусть необратимости уходящего времени охватила его. Он подпер щеку кулаком и некоторое время смотрел, как струятся потоки воды по стеклу. Пафнутьева посещало такое состояние и он ему никогда не противился, чувствуя, что это хорошо, полезно, что идет внутри его какая-то напряженная работа, идет очищение. В такие минуты он мог говорить только с близкими людьми, только на житейские темы, только благожелательно и сочувствующе.