— Не знаю с чего начать, Валерий Александрович.
— Начинай в лоб, — твердо сказал Невродов и снял очки, чтобы не мешали серьезному и откровенному разговору. Очки вроде бы предназначены для разглядывания мелких предметов — буквочек, цыфирек, статей закона. А когда очки отложены в сторону — начинается крупный разговор, по большому счету. Собеседники как бы берут на себя обязательство не обращать внимания на мелочи, не цепляться за слова и оговорки.
— Я уверен, что вы правильно меня поймете...
— И я в этом уверен, — подхватил Невродов, поторапливая Пафнутьева.
— Иначе бы не пришел. А уж коли я здесь, то сознаю, что полностью отдаю себя в ваши руки.
— Бери меня, я вся твоя? — пошутил Невродов, но тут же смутился и покраснел от неловкости. — Извини, Павел Николаевич. Продолжай, прошу тебя.
— Значит так... Значит так... Докладываю — мне предложено подумать над тем, чтобы занять кабинет городского прокурора, — это была правда и Пафнутьев произнес слова с чистой совестью.
— И кто же предложил тебе подумать?
— Анцыферов.
— Куда же он сам собрался?
Пафнутьев не ответил. Он молча осмотрел кабинет Невродова, задержался на больших окнах, на застекленных шкафах, потом взгляд его, совершив еще несколько виражей, вернулся к Невродову.
— Так, — сказал тот. — Понятно. А меня куда?
— Не знаю. Так далеко разговор не простирался.
— Хорошо... Допустим. Чего же ты хочешь от меня?
— Если вы знали о том, что я сказал — это один, разговор. Если я сообщил новость — это другой разговор. Вы что-нибудь знали?
— Нет. Об этом мне не было ничего известно, — неподвижное лицо Невродова начало медленно покрываться красными пятнами Он вынул большой клетчатый платок, протер руки, коснулся им лба, снова сунул в карман. — Прости, Павел Николаевич, но я не знаю, зачем ты пришел ко мне? Ты сказался от предложения?
— В тот момент, когда об этом шел разговор, я не отказывался.
— Разумеется, — кивнул Невродов. — Дальше, — Но и не визжал от восторга.
— Этого и не требуется.
— В мои планы не входит занятие кабинета Анцыферова.
— Что же входит в твои планы?
— Анцыферов берет взятки.
— Ха! — Невродов откинулся на спинку кресла. — Ну, ты даешь, Павел Николаевич! А кто их не берет?
— Он берет их за прикрытие уголовных дел.
— Естественно, он же прокурор. За что же ему еще могут платить? — Невродов рассмеялся, но смех его не получился беззаботным. Настороженно рассмеялся прокурор, ожидая дальнейших пояснений.
— Я хочу, — Пафнутьев помолчал, подбирая слова наиболее уместные, наиболее точные. — Я хочу взять его на этом деле.
— И посадить?
— Да.
— Шутишь?
— Нет.
Невродов тяжело поднялся, прошелся по кабинету, поскрипывая вощенными паркетинками. Пафнутьев поразился его маленькой ноге — остроносые черные туфельки Невродова были, казалось, не больше сорокового размера. Он остановился у окна, некоторое время смотрел па улицу, потом постоял у шкафа, набитого кодексами, комментариями, справочниками, вернулся, но не сел, а, уперевшись в стол двумя руками, навис всем большим жарким телом над Пафнутьевым так, что тот даже пригнул голову.
— Кто об этом знает? — голос Невродова сделался заметно тише, что было уже добрым знаком.
— Уже двое.
— Так, — Невродов обошел вокруг стола и сел в кресло. — Тебе известно его прикрытие?
— Да.
— И ты надеешься этот козырь перебить?
— Да.
— Но это невозможно, Павел Николаевич.
— Очень даже возможно.
— Каким образом?
— Будет лучше, если я не отвечу на этот вопрос.
— Почему?
— Не хочу связывать вас знанием. И мне спокойнее. Просто я все беру на себя. В случае неудачи — гореть мне одному. Синим пламенем.
— Но санкцию-то я должен дать?
— Конечно.
— Но это же переворот, Павел Николаевич? Вы это хотя бы сознаете?
— Я прошу вас помочь в пределах закона.
— Но мы оба знаем, что такое закон в наше время, верно?
— Знаем.
— Зачем ты идешь на это? Ведь тебе светит кабинет городского прокурора?
— Высоты боюсь.
— Эго не ответ.
— Это самый честный ответ, который я могу дать. Ведь мы оба знаем, что такое закон в наше время и каковы будут мои обязанности в кабинете городского прокурора.
— Принимается... Но надо хорошо подумать, — Невродов сложил руки на столе и исподлобья посмотрел на Пафнутьева. — Ведь все только этим закончиться не может, это будет только началом...
— Скорее всего.
— Ты поставил меня в сложное положение, Павел Николаевич. Независимо от того, как я отнесусь к твоему предложению, к твоей затее. Ты это понимаешь?
— Да.
— Надо подумать, — проговорил Невродов после долгого молчания.
— Когда позвонить?
— Не надо мне звонить. Я сам тебя найду. Не торопи.
— Хорошо, — Пафнутьев поднялся.
— Ты откуда мне звонил?
— Из автомата.
— Молодец.
— А здесь все в порядке? — Пафнутьев кивнул на ряд телефонов, выстроившихся на столе Невродова.
— Надеюсь — Надо бы уточнить, Валерий Александрович.
— Уже. Тут порядок. Подчистил немного.
— А было что подчищать?
— Было, — Невродов опустил глаза.
— До скорой встречи, Валерий Александрович. Буду ждать вашего звонка.
— Жди, — кивнул Невродов и протянул руку, настороженно глядя Пафнутьеву в глаза. — Не дрогнешь?
— Нет.
— Я позвоню, — повторил областной прокурор.
Только выйдя на улицу, Пафнутьев перевел дух — он не привык говорить в таком темпе. Когда на его пути оказался гастроном, он зашел внутрь и у стоики купил стакан томатного сока — больше ничего на разлив не продавали. Сок оказался настолько отвратительным, что он почти полный стакан оставил на прилавке. Выходя в дверь, оглянулся — молоденькая девушка спокойно выливала его недопитый сок обратно в стеклянную колбу.
Сверившись с адресом в блокноте, Пафнутьев прошел во двор дома, осмотрелся. Двор был чист, ухожен, что уже вызывало удивление — очень мало осталось в стране ухоженных мест. Вдоль проезжей части стояли несколько машин, явно иностранного производства. Под толстыми кленами пестрели скамейки, к ним тянулись дорожки, подметенные дорожки. Дом был старый, сталинской еще постройки — толстые стены, кое-какие выступы над окнами, над дверями. Сегодня, во времена сверхэкономии и какой-то безумной гонки за заморскими стеклобетонными образцами, эти невинные карнизики казались архитектурными роскошествами. Когда-то в таких вот домах еще делали прихожие, оставляли кладовочки, да и кухни в них почему-то оказывались гораздо больше стандартных пяти метров.