— Если кому-нибудь расскажу, чем меня угощает Халандовский... Мне никто не поверит.
— Тогда и рассказывать нечего... Он хочет завалить мой магазин зарубежным тряпьем, электроникой, зажигалками и прочим дерьмом. У него ведь не только магазины! У него баня, школа... У него автостоянка, заправочная станция, автомастерская... Говорю же — он положил глаз на наш город.
— Автостоянка? Заправочная станция? — переспросил Пафнутьев, — последнее время его настораживало все, что касалось машин.
Халандовский не ответил. Он подцепил вилкой несколько срезов рыбы и сразу сунул их в рот.
— Моих девочек несколько раз ловили на недовесах, представляешь? При том, что я могу голову положить на прилавок — не было недовесов. Они, вонючки вонючие, никак не могут отказаться от прежних обвинений. Времена переменились. Мне выгоднее не делать недовесов. Мне выгоднее работать честно. Чтобы все знали, Халандовский — это фирма, это надежно, это качественно. Мне незачем делать недовесы — я сам устанавливаю цену на товар. На кой черт мне эти старые большевистские хохмы? И девочкам своим я наказал строго-настрого — пусть лучше будет больше, но ни в коем случае этих вульгарных приемов прошлого. И вот уже несколько актов — недовесы. Девочки ревут, клянутся и падают передо мной на колени — утверждают, что работали чисто. Я верю девочкам. Меня они обманывать не будут. Мои девочки — честные работники и прекрасные люди. И девочки хорошие, — добавил Халандовский несколько смутившись.
Пафнутьев не мог не улыбнуться, вспомнив полных румяных женщин в белых халатах и кружевных кокошниках, женщин, о которых говорят, что лифчики они надевают каждый раз на новое место, потому что не имеет значения, куда именно она наденет этот лифчик.
— Ты вот улыбаешься, а внешний вид продавца, здоровый, доброжелательный, добродушный вид действует на наших дистрофичных покупателей, как витамин! Как калория! Они идут в мой магазин может быть, не столько за покупками, сколько затем, чтобы полюбоваться на моих девочек, набраться от них силы, уверенности, здоровья.
— И подышать вот этими запахами, — Пафнутьев кивнул на поднос.
— Да, и понюхать, — кивнул Халандовский не возражая.
— Откуда у Байрамова деньги? — неожиданно спросил Пафнутьев.
— Ты где работаешь? В прокуратуре? Кем работаешь? Начальником? Тебе каждый день кладут на стол сводку происшествий? Читай. Думай. Делай выводы.
— Значит, его деньги криминальные?
— Паша... Это мутант. Чудовище. Осьминог. Динозавр.
— И ты утверждаешь, что Колов...
— Я ничего не утверждаю! — резко перебил Халандовский. — И стараюсь не произносить святых имен в этом прибежище торговли и обмана. И тебе не советую. Что вы за люди, не понимаю! Как вы можете работать с такими длинными и бестолковыми языками?!
— Виноват, — Пафнутьев сложил руки на груди точь-в-точь, как это делал эксперт Худолей, когда тому очень хотелось выпить. И осознав это, он вспомнил, зачем заглянул к Халандовскому. — Да, чуть не забыл, Аркаша...
— Говори, Паша, — Халандовский склонил голову, выражая готовность выслушать все, до конца и не перебивая.
— Бутылка нужна... Только наша. В киосках боюсь покупать.
— И правильно. Водку бери только у меня. Продают такую отраву, такую гадость.. Сами печатают наклейки, сами разводят какие-то технические спирты, сами разливают, устанавливают пену... В своих же киосках и продают. А люди мрут. Паша, люди мрут в самом прямом и полном смысле слова.
— Знаю, — кивнул Пафнутьев.
— А почему не сажаешь?
— Сложно это, Аркаша. Рыночные отношения...
— А меня на недовесах ловят! — глаза Халандовского в первый раз сверкнули гневно и оскорбленно.
— Разберемся.
— Один мой приятель специально в машине, в бардачке отраву держал. С виду водка, как водка... А в ней отрава. И об этом знал только он. А водку эту, это угощение он держал специально для угонщиков, И надо же — угнали.
— Машину угнали? — уточнил Пафнутьев, опять насторожившись.
— Ну! И все у них получилось, все удалось. Угнали, скрылись, спрятались. Обшаривая машину, нашли бутылку. И на радостях выпили.
— И им стало плохо? — предсказал Пафнутьев.
— Нет! — отверг Халандовский подсказку. — Они умерли в течение десяти минут.
— Какой кошмар! — ужаснулся Пафнутьев, поднимаясь. — Мне пора, Аркаша. До скорой встречи.
— Нет, ты мне скажи — судить этого мужика будут?
— Не стали мы его судить, — устало проговорил Пафнутьев. — Он сказал, что сам купил эту водку за полчаса до того, как угнали машину.
— Так ты знаешь эту историю... — разочарованно протянул Халандовский.
— Я все знаю.
— А про Байрамова не знай!
— Теперь знаю и про Байрамова, — Пафнутьев протянул руку. — Не дрейфь, Аркаша. Разберемся.
— Только не очень долго, Паша... Силы мои на исходе. И деньги тоже. Ведь деньгами приходится все погашать.
— Будут новости — звони. А это за бутылку для эксперта, — Пафнутьев положил на стол три тысячи рублей.
— Ты меня смешишь, Паша, — горько усмехнулся Халандовский, смахивая деньги в ящик стола.
— Посмеемся вместе, Аркаша.
— Неужели придет такой час? — проговорил Халандовский, когда Пафнутьев уже "покинул его кабинет. — Неужели придет такой час, — повторил он, пряча пустую бутылку в тумбочку стола.
Знаменитый нос Дубовика, налитый неведомой жизненной силой, завис над протоколом в каком-то горестном ожидании — перед ним сидел заплаканный пожилой человек, который, похоже, не в силах был произнести ни единого слова. И Дубовик, пригорюнившись, терпеливо ждал, пока свидетель придет в себя, справится с волнением, слезами и переживаниями. То ли сочувствовал ему Дубовик, то ли скучал в ожидании.
Заглянувший в дверь Пафнутьев увидел эту невеселую картину и уже хотел было уйти, но очнувшийся Дубовик сделал ему неприметный жест рукой — заходи, дескать, не помешаешь. Пафнутьев вошел в кабинет, в котором до прошлого года обитал сам, и втиснулся в угол между шкафом, до сих пор набитым знакомыми вещдоками, и батареей парового отопления. Он положил на нее руку — ребра батареи были холодны, хотя уже неплохо бы и затопить, прохладно в кабинете.