— Спроси у Пафнутьева... Он все знает. Он у нас тут главный.
— Паша! — с преувеличенной требовательностью произнес Колов. — Отвечай!
— Долгий разговор, Геннадий Борисович.
— Отпустить, вроде, собирались, — Амон решил внести ясность, хотя для присутствующих все было куда понятнее, нежели самому задержанному. — Вещи вот вернули, — звякнув наручниками, Амон показал на стол.
— Как я понял, остались процессуальные вопросы? — Анцыферов решил застолбить ситуацию, чтобы не смог уже Пафнутьев отступить, переиграть.
— Да, кой-чего осталось, — кивнул Дубовик и подтвердив слова прокурора, и подправив их, дав понять, что дело не только в процедуре освобождения.
— Ага, разобрались, значит, — продолжал давить Колов. — Ну и слава Богу. А взяли за что?
— Драка в ресторане, — уныло произнес Амон, потупив взор.
— Дракой в ресторане занимается прокурор города?! — вскричал Колов. — Начальник следственного отдела? Генерал Колов?! — Колов стоял посредине комнаты выпятив грудь и оглядывая всех гневным сверкающим взором. И всем стало даже как-то неловко за свою ограниченность и злобство. А Пафнутьев, о, этот старый пройдоха Пафнутьев и тут решил не упускать момента, устроить маленькую провокацию. И подмигнул незаметно Худолею — начинай дескать.
— Все из зависти, Геннадий Борисович, все из зависти.
— И кому завидуете?
— Амону, кому же еще!
— Ив чем же он вас обошел?
— А посмотрите, — Пафнутьев подошел к столику, где были сложены вещи Амона, проходя мимо Худолея ткнул его локтем в живот, — не теряй времени, дурак пьяный. А взяв со стола фотографию прекрасной незнакомки, Пафнутьев тут же вручил ее Колову. И тот не мог ничего поделать, слишком все было неожиданно — взял в руки фотографию, всмотрелся в лицо женщины. — Видите, с какими красавицами водится ваш приятель, Геннадий Борисович! Какие женщины дарят ему свои портреты! Кто останется равнодушным, кто стерпит? Вот из зависти и загребли мужика.
Колов чуть заметно вздрогнул, едва только взглянул на снимок. Прежнее куражливое выражение на его лице как-то потускнело, не было в нем уже прежней неуязвимости. В сверкающей фигуре генерала проступила растерянность. А тут еще Худолей вился ужом вокруг генерала, беспрестанно щелкая, да так, мерзавец, изгибался, с такой стороны заглядывал, что в кадре обязательно оказывался генерал, портрет женщины в его вздрагивающих пальцах и на заднем плане Амон с убитым видом. Не всегда Худолей был горьким пьяницей, не всегда зарабатывал свой хлеб в вонючих коридорах следственных изоляторов — удачливым фотокорреспондентом был Худолей, пока газетная богема не свела его к этой незавидной должности. И сейчас, оказавшись в положении сложном и непредсказуемом, Худолей не растерялся, в нем проснулся прежний журналистский азарт и он мгновенно выстраивал кадры по их главному содержанию. А главным в кабинете, это Худо-лей понял шкурой, потрепанной в редакционных баталиях, главным была ось Колов — Амон. И он забирался на стул, под стол и находил какие-то немыслимые кадры, в видоискателе его аппарата неизменно оказывались и Колов со снимком женщины, и Амон, смотрящий на генерала почти с ужасом.
— Красивая женщина, — сказал наконец Колов, бросив на Худолея испепеляющий взгляд, полный презрения и гнева. — Действительно, есть чему позавидовать, — он небрежно бросил снимок в общую кучу лицом вниз. Но сник, явно сник и потускнел торжественный облик генерала.
Пафнутьев все это время стоял в стороне, наблюдая за происходящим с таким сонным и безразличным видом, будто этот праздник — приход большого гостя в их конуру, ничуть не расшевелил его, не внес в его заскорузлую следовательскую душу ни радости, ни оживления.
— А ты видел, Леонард? — Пафнутьев взял со стола снимок и протянул прокурору. — Ты-то уж можешь оценить!
— Нет-нет, это уже без меня! — отшатнулся Анцыферов.
— Да ты хоть взгляни, — приставал Пафнутьев занудливо и бесстыдно. — Какие волосы, какой носок... И верно ангельский быть должен голосок.
Уж если Колов позволил себе сломать деловую обстановку кабинета, внеся пренебрежение к служебным отношениям, так будем же и мы все в меру своих способностей тоже нарушать — так можно было истолковать назойливое домогательство Пафнутьева, пристающего к Анцыферову. И тому ничего не оставалось, как взять фотографию, взглянуть на нее, вымученно улыбнуться, снисходительно вернуть Пафнутьеву, За эти несколько секунд Худолей изловчился щелкнуть фотоаппаратом не менее пяти-шести раз.
— Пленки не жалко? — холодно спросил Анцыферов, давая понять Худолею, что очень недоволен его бесцеремонностью.
— Казенная, Леонард Леонидович! — Худолей счел, что в этой обстановке и ему позволено немного" пошутить.
— Ну-ну, — ответил Анцыферов, отворачиваясь.
— Красивая? — спросил Пафнутьев.
— Кто?
— Женщина, — Пафнутьев опять взял со стола снимок.
— Очень, — Анцыферов поджал губы, давая понять, что шутки кончились и пора возвращаться к, нормальному общению.
— И мне понравилась, — Пафнутьев, склонив голову, с нескрываемым восхищением рассматривал снимок.
— Ты же ее раком держишь! — расхохотался Колов.
— Ну и что? Она и так хороша. Даже лучше.. — Вот попробуйте!
— Нет уж, уволь, — отстранил Колов снимок. — В служебных кабинетах я подобными вещами не занимаюсь.
— А где?
— Где надо, — посерьезнел и Колов.
Как бы там ни было, Пафнутьев своего добился — все подержали снимок в руках, все всмотрелись, в лицо, он был уверен — в знакомое им лицо, а Худолей позаботился о том, что все об этом помнили, чтобы потом, чтобы ни случилось, память бы ни у кого не отшибло. Конечно, Анцыферов сразу понял, что не зря куражится Пафнутьев, неспроста сует всем под нос эту злосчастную особу, не случайно Худолей вдруг проявил столько служебного рвения, сколько не наблюдалось за все годы его работы в прокуратуре. Посерьезнел Колов, а что касается Амона, то на него просто жалко было смотреть.
— Вообще-то я никогда не носил с собой портретов любимых девушек, — без улыбки проговорил Колов. — И другим не советую, — он быстро взглянул на сникшего Амона — Почему, Геннадий Борисович? — живо поинтересовался Пафнутьев.