- Это тот самый прокурорский чиновник, который...
- Да, это он,- Андрей не позволил Наде произнести обидные для Пафнутьева слова.
- Оставим это,- женщина устало махнула рукой.- Знаешь... Ты, конечно, парень ничего так... И, возможно, в другой жизни у нас с тобой могло бы что-то получиться... Но здесь, сейчас... Слишком многое стоит между нами. Слишком многое, Андрей.
- А что между нами стоит?
- Если сказать одним словом... Бевзлин.
- А кто это? - спросил Андрей с серьезным видом.
- У меня такое чувство, что у тебя будет возможность познакомиться с ним поближе.
- Я сам этого хочу!
- Да? - улыбнулась Надя.- Ладно, Андрей, оставим это... Знаешь, отвези меня домой или хотя бы поближе к дому... Я плохо себя чувствую. Мне плохо, Андрей...
- Что-то случилось?
-Да...
- Я могу помочь?
- Исключено.
- А я ведь и в самом деле могу помочь,- настаивал Андрей, почувствовав колебание в голосе Нади.
Женщина посмотрела на него, но ничего, кроме усталости не было в ее взгляде. Она помолчала, потом, видимо, решившись, вздохнула, закурила новую сигарету, выдохнув дым наружу.
- У меня умер ребенок,- сказала она негромко.- Соврем недавно... Месяц еще не прошел.
- Сколько было ребенку? - механически спросил Андрей, чтобы не молчать, чтобы заполнить паузу, если не словами, то хотя бы звуками.
- Неделя,- сквозь слезы проговорила Надя.- Ему было около недели.
- А что с ним случилось?
- Что случается с детьми в первые часы после рождения? Этого никто не знает, но время от времени дети почему-то умирают. Поэтому я сейчас не в самом лучшем виде, не в самом лучшем расположении духа... Ты уж меня прости... В другое время мы поговорили бы иначе... Не обижайся, ладно? - она беспомощно улыбнулась сквозь слезы.
Так, наверное, бывает в жизни, так бывает со многими - человек вдруг начинает ощущать, понимать, чувствовать гораздо больше обычного. То ли проницательность его повышается, то ли обретает он способность улавливать из пространства какие-то волны, несущие мысли, энергию боли и радости. И, получив такой толчок, человек начинает осознавать то, мимо чего совсем недавно проходил равнодушно, не видя, не слыша.
Что-то произошло в сознании Андрея, и все те разрозненные сведения, которые он впитывал в последние дни, все, что услышал краем уха в кабинете Пафнутьева, в логове Бевзлина, в больнице у Овсова, вдруг выстроилось в какую-то зыбкую цепочку, дрожащую от внутреннего напряжения, пульсирующую так, будто в ней билась живая кровь. Но как всегда бывает в подобных случаях, человек не верит в прозрение, опасается не оправдать собственных надежд на себя же... И невольно ищет хоть какое-нибудь подтверждение своему провидческому мигу...
И пока Андрей молчал, охваченный непривычными, может быть, бесовскими чувствами, Надя достала из сумочки и протянула ему небольшой снимок, сделанный "полароидом", квадратик цветной бумаги. На снимке была изображена улыбающаяся Надя и на руках у нее крошечный, отчаянно орущий младенец. Кто-то, видимо, посетил Надю в роддоме, сделал снимок счастливой мамы и тут же вручил ей на добрую и долгую память, не подозревая даже, что это первая и последняя фотография только что родившегося человека. Андрей всмотрелся в фотографию, глянул на Надю, опустил стекло, чтобы лучше видеть снимок, и снова всмотрелся в сморщенное, как печеное яблоко, лицо ребенка.
- Твой ребенок... Девочка? - спросил он напряженным голосом.
- Да... А как ты узнал? Неужели по этому снимку можно определить - мальчик или девочка?
- Почему-то подумалось,- Андрей опять взглянул на снимок.- Послушай, а что это у нее между бровями? Грязь вроде какая-то, а?
- Родинка,- с улыбкой ответила Надя и тут же отвернулась.
- Так,- протянул Андрей почти попафнутьев-ски.- Так... А как это произошло? Как она умерла?
- Ее унесли на ночь в инкубатор... Почему-то решили, что ей лучше переночевать в инкубаторе, заподозрили что-то... А утром сообщили, что спасти не удалось.
- Ты ее мертвой видела?
- Нет,- сказала Надя.- Мне сказали, что не положено. И потом, я была в таком состоянии, что даже не хотелось... Наверное, это плохо, но не до того было.
- Родинка, говоришь, между бровями?
- Поехали домой, Андрей. Я же сказала тебе... Мне плохо.
- А отец кто?
- Извини, но это уже не твое дело! - резковато ответила Надя.
- Бевзлин?
- Да! - неожиданно заорала Надя, глядя на Андрея бешеными от злости глазами.
- Я так и думал,- сказал он спокойно.
- Это почему же ты так думал?
- Ты сама сказала... Что с некоторых пор он потерял к тебе интерес, но еще не прогнал, а как прогонит, когда, за что - еще не знаешь. Но прогонит обязательно.
- Теперь я убедилась, что ты и в самом деле работник прокуратуры! Если даже водитель, которым ты представляешься, вот так рассуждает...
- А я не рассуждаю. Я слушаю. И вина моя только в том лишь, что я слышу тебя.
- Но при этом еще делаешь какие-то выводы!
- Живой человек...- усмехнулся Андрей.- Извини.
- Все ясно,- Надя откинулась на спинку сиденья и скрестила руки на груди. В позе ее были и вызов, и оскорбленность, и беззащитность.- Поехали, Андрей. Хватит. Я сыта сегодняшним вечером.
- Поехали,- он с трудом протиснулся между машинами, стоявшими по обе стороны проезда, поколесил по двору и выбрался, наконец, на улицу. Не спрашивая у Нади, куда надо ехать, Андрей вел машину медленнее, чем позволяли условия, машине словно передалось его раздумчивое состояние.
- Ты всегда так ездишь? - спросила Надя, и в ее голосе прозвучало раздражение. Она, похоже, устала за этот вечер, какая-то взвинченность повисла в воздухе, с трудом сдерживаемое недовольство друг другом.
- Всегда,- ответил Андрей.- Когда везу особо опасный груз.
- Это я - опасный груз?
- Конечно.
- В чем же моя опасность?
- Связи у тебя чреватые... Знакомства еще те...
- Вообще-то да,- Надя опять закурила.
- Много куришь,- заметил Андрей.
- Жизнь вынуждает. А куда мы, вообще-то, едем?
- Да так, в одно место.
- Там не опасно?
- Тебе нигде не опасно. Кроме места работы.
- Андрей, куда мы едем? - уже требовательно, с беспокойством спросила Надя.
- Уже приехали...- проговорил Андрей ворчливо и свернул во двор, каких были тысячи в городе - три пятиэтажных дома ограничивали заросшее кленовыми зарослями небольшое пространство, в центре которого располагался небольшой пятачок, где можно было посидеть на скамейке и подождать, пока твоя собака погадит где-нибудь в сторонке, пока твое дите натешится в песочнице, пока твоя жена закончит стирку и из квартиры выветрится вонь распаренного белья.