— Трудно сказать, — Вохмянин смотрел все с той же твердостью, даже требовательностью, будто от него, от Пафнутьева, зависело, как дальше сложится семейная жизнь Вохмяниных, и ему предстояло прямо сейчас, немедленно предпринять что-то существенное.
— Бог даст, — ответил Пафнутьев несколько бестолково, но, похоже, Вохмянин именно этих слов и ждал — он перевел дыхание, весь как-то сник и вышел в коридор, давая понять, что секреты следствия его нисколько не интересуют. — Гражданин Худолей, — окликнул эксперта Пафнутьев, заметив, что тот выглядит более озадаченным, чем обычно. — Что-то тревожит? Мысли? Сомнения? Догадки?
— Если бы, Паша, я поделился сейчас своими мыслями и догадками... Вы все тут закричали бы от ужаса.
— Все-таки, я вижу, ты чем-то недоволен, а?
— Крови мало.
— Не понял?
— Открытым текстом говорю — мало крови.
— Сколько же тебе ее нужно?
— Обычно бывает больше.
— Ну, знаешь... По-моему, тут и так все в кровище.
— И все-таки маловато.
— Кому тут крови мало? — гневно вмешался Шаланда. — Тебе?! — он ткнул толстым пальцем в тощеватую грудь Худолея.
— Как скажете, гражданин начальник, — смиренно ответил эксперт, но была, была в его словах дерзость, и Шаланда прекрасно это почувствовал.
— Паша! — обернулся он к Пафнутьеву. — Как ты его терпишь? Откуда берешь столько сил, чтобы переносить этого отвратительного типа?
— Сам удивляюсь, — Пафнутьев беспомощно развел руки. — Все собираюсь выгнать, но он не соглашается.
— Отдай его мне! Я с ним разберусь!
— Чуть попозже, Шаланда, чуть попозже.
— Смотри, а то передумаю!
— У меня такое ощущение, — задумчиво проговорил Пафнутьев, — что кровь еще будет. Слышишь? — повернулся он к Худолею.
— Да, Паша, я все слышу. Спасибо. Ты меня успокоил. Только не отдавай Шаланде. Я подозреваю, что он хочет сделать со мной что-то нехорошее. Может быть, даже непристойное.
Шаланда рванулся было к Худолею, но в дверях появился Андрей, и все невольно повернулись к нему. Только сейчас Пафнутьев обратил внимание, что все это время Андрея не было в комнате.
— Я, Павел Николаевич, осмотрел дом.
— И что?
— Знаете, ощущение какой-то бесконечности. Здесь надо прожить не меньше месяца, чтобы не опасаться заблудиться.
— Люди-то есть в доме?
— Изредка попадаются. Публика сложная.
— В каком смысле?
— Нервные, самолюбивые, с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Но, мне кажется, в таком доме других быть и не может.
— Разберемся, — сказал Пафнутьев. — Может быть, нам так поступить. Андрей... занимай позицию внизу и никого не выпускай.
— Мудрость руководителя в том, чтобы не давать невыполнимых заданий, — усмехнулся Андрей.
— Я дал именно такое задание?
— Да, Павел Николаевич. Помимо главного выхода, есть еще один — через застекленный зимний сад.
— Тут есть зимний сад?
— А из сауны дверь ведет на обзорную площадку, а с нее гранитные ступени спускаются к бассейну. Не говоря уже о том, что с крыши по вертикальной лестнице можно напрямую спуститься во двор.
— Какой кошмар! — ужаснулся Пафнутьев.
— Я еще не сказал об отдельном выходе из подвала. Кроме того, из дома легко выбраться и через гараж.
— Это как? — не понял Шаланда.
— В гараж можно пройти из прихожей. Три-четыре ступеньки вниз — и узкая дверь. На воротах нет никакого замка, они запираются изнутри. Хорошими такими коваными штырями.
Пафнутьев постоял молча, обвел всех взглядом, словно предлагая подивиться необычности дома, в котором они оказались, повернулся к Андрею.
— Надо, чтобы хозяйка провела нас по дому.
— Это невозможно, — сказал Андрей.
— Почему?
— Пьяная. Вдребезги. Бросается предметами первой необходимости.
— Тапочками?
— В основном стеклянными предметами, Павел Николаевич.
— Какой кошмар, — повторил Пафнутьев.
— Бутылки, стаканы, рюмки...
— Какой кошмар.
Чем дольше ходил Пафнутьев по объячевскому дому в сопровождении Вохмянина, тем больше охватывало его какое-то странное состояние, в котором он и сам не мог разобраться.
Изумление, озадаченность?
Были, но не они, не эти чувства, определяли его впечатление.
Скорее подавленность, угнетенность. Да, дом давил и не только тем, что в одной из его многочисленных комнат лежал труп хозяина с продырявленной головой, — нет. И не своей недостроенностью — в углах стояли свернутые ковры, по дому были разбросаны обрезки плинтусов, вагонки, древесная пыль лежала на подоконниках, к ногам липли опилки и стружки, кое-где в углах можно было увидеть стопки кирпичей, мешки с цементом, но и этого всего Пафнутьев почти не видел.
Подавляли размеры.
Было совершенно ясно, что никогда этому дому не быть наполненным голосами, людьми, музыкой и светом, невозможно было себе представить семью, которая жила бы здесь в мире и согласии. Неожиданно появились большие деньги, им нужно было найти применение, и Объячев вложил их в дом, приобретя участок в самом заветном, самом дорогом месте пригорода. Деньги он вкладывал, похоже, по принципу — чем больше, тем лучше. Дубовые ступени, мраморный камин, гранитные подоконники, гараж, выложенный итальянской плиткой, которая спокойно могла принять на себя гусеницы мощного танка, сауна и бассейн, уже выложенный испанской голубоватой плиткой с переливами, круглая башня с винтовой лестницей, комнаты, расположенные не только на этажах, но и по странному капризу архитектора — как бы в междуэтажных пространствах...
— Крутовато, — бормотал время от времени Пафнутьев. — Крутовато, — повторял он, столкнувшись еще с какой-либо особенностью этого громадного, но достаточно бестолкового сооружения. — И сколько же земли при этом домике?
— Сорок соток, — ответил Вохмянин.
— Ничего. Терпеть можно. А это... Люди?
— Что люди? — не понял телохранитель.
— Сколько людей предполагалось сюда поместить?
— Костя не любил об этом говорить.
— Костя — это кто?
— Объячев.
— Он был для вас просто Костя?
— Да, — помолчав, ответил Вохмянин. — Чаще всего именно так — Костя. При чужих людях я его называл по имени-отчеству, а чаще вообще никак не называл, мне не положено было возникать при посторонних, меня как бы и не было.