— Я знал, я знал, что Света невиновна! — Худолей вскочил из кресла, порывисто подошел к окну и, кажется, только сейчас увидел, как раскачиваются на весеннем ветру деревья, услышал визги ребятни во дворе.
— Валя, — грустно проговорил Пафнутьев. — Я не сказал, что она невиновна. Обстоятельства позволяют толковать и так и этак. Убийц могло быть и несколько. Кто-то бил по голове, кто-то орудовал ножом, кто-то затыкал тряпкой рот. Но то, что есть инсценировка, попытка изменить характер преступления, это очевидно. Анатом сказал, что, если бы женщина схватилась рукой за лезвие, как нас пытаются убедить, она вспорола в себе ладонь до кости. А у нее на ладони ни царапины, представляешь?
— Паша, а может, они и Свету... А?
— За что?
— А за что эту?
— Было за что... Она беременная.
— Разве за это убивают?
— Да, — сказал Пафнутьев, как о чем-то само собой разумеющемся. — Встречаются люди, для которых подобное обстоятельство просто непереносимо. А убийство кажется им самым легким решением, самым разумным. Представляешь, как странно устроена психика человеческая — сказать женщине твердо и ясно, что он ребенка не желает, жить с ней не хочет, что уходит и навсегда... Сказать это в глаза — совесть не позволяет. Неловко ему, поскольку прекрасно понимает, что все эти слова, вместе взятые, есть подлость. Да, после всего, что было у него с этой женщиной, сказать подобное — чистой воды подлость. И он выбирает путь более легкий, более для него простой — бьет сзади по голове тяжелым предметом и тем самым выключает ее сознание. Он не может допустить, чтобы женщина о нем плохо подумала. Ему это тяжело, поскольку душа у него трепетная, воспитание тонкое, психика уязвимая. Ранимый он, понимаешь? Поэтому решает — надо отключить сознание, чтобы она не успела подумать о нем плохо. А потом перерезает горло. В полном, ясном и незамутненном своем сознании. И совесть его спокойна, поскольку женщина о нем плохо не подумала, даже мысленно не произнесла о нем нехорошего слова.
Пафнутьев развел руки в стороны, словно изумляясь собственным мыслям.
— Паша, — Худолей помолчал, подбирая слова, которые бы не задели Пафнутьева грубостью или, того хуже, глупостью. — Паша... Скажи честно — ты все это вычитал в толстых книгах или же тебя посетило озарение? Может, в тебе открылся дар?
— Какой дар?
— Ну, знаешь, у некоторых людей, к примеру, после удара током открываются сверхъестественные способности. Они могут разговаривать с покойниками, слышат голоса из пространства, перед их мысленным взором проносятся картины грядущих катастроф... Скажи, Паша, то, что ты сейчас рассказал... Неужели это было на самом деле?
— И не один раз. В том или ином исполнении. Да что там говорить, это происходит постоянно! Иногда без крови и без ударов по голове, иногда с кровью и ударами. По-разному, Валя. Мысль человеческая находится в постоянном поиске. Что делать, часто гораздо проще поступить подло, но анонимно, нежели честно, но публично. Сие есть тайна великая и непознаваемая.
— Да, я про эту тайну слышал от него не один раз. Скажи, Паша, ты считаешь, что с убитой произошло нечто подобное?
— Скажем так — не исключаю. Возвращаемся к Свете. А то меня нежданно-негаданно занесло в нравственные болота. Выбираемся на твердую почву фактов и обстоятельств. Как ты намерен ее искать?
— Не знаю.
— С чего хочешь начинать?
— Понятия не имею.
— Но хоть желание-то не пропало?
— Разгорелось с невиданной силой, — быстро, без запинки, ответил Худолей. Неожиданно для самого себя, даже с некоторой ошарашенностью он вдруг осознал, что в самом деле не представляет, с чего начинать, как организовать поиск пропавшей красавицы. Да, он мог найти следы, дать им неожиданное, чуть ли не провидческое толкование, изобличить и уличить. Во всем этом он ничуть не уступал Пафнутьеву и частенько даже его превосходил. Но теперь, когда пришлось самому принимать решения и направлять поиски, он растерялся. Это нисколько не говорило об ограниченности его возможностей, ничуть, все мы, ребята, хороши давать советы, поступать дерзко, а иногда даже с некоторой долей социальной отваги, но! Когда дело касается кого-то другого. А стоит обратиться к собственным бедам, нас неожиданно охватывает робость, неуверенность, а то и ужас перед самым простым и очевидным шагом.
Самое-то интересное во всем этом — когда дело касается кого-то другого, наши отвага и решительность разумны, целесообразны. То есть легкое, вполне допустимое безразличие к результату усилий позволяет уберечься от вариантов глупых, нервных, продиктованных самолюбием, обидой, ужасом перед возможными последствиями. А вполне простительное равнодушие позволяет принимать решения здравые, свободные от безрассудства и умственного помешательства.
— Включайся, Павел Николаевич, — сказал Худолей таким тоном, будто все предварительные слова сказаны. — Теперь, когда мы имеем в наличии труп, ты просто обязан заняться этим делом.
— Света местная? — спросил Пафнутьев.
— Не знаю, — растерялся Худолей. — Наверное.
— Сомневаюсь. Она не может быть местной. Живет одна, в однокомнатной квартире, ее посещают странные личности...
— Ты хочешь сказать, что Света...
— То, что я хочу сказать, я говорю, — жестковато ответил Пафнутьев, понимая, что именно такой тон в разговоре с раскисшим от несчастья Худолеем наиболее уместен. — Кому принадлежит ее квартира?
— Ты имеешь в виду...
— Она снимает эту квартиру? Арендует? Ей позволили там пожить какое-то время? Света сама купила ее или же ей позволили внести деньги, а на самом деле квартира принадлежит кому-то другому? Ты можешь ответить внятно хоть на один из этих вопросов?
— Нет, — ответил Худолей, не задумываясь.
— О чем вы с ней говорили? Что обсуждали? Чем вообще занимались?
— Если я тебе отвечу, Паша, ты покраснеешь до корней волос. И тебе будет неловко за неуместное любопытство.
— Это не любопытство, — Пафнутьев не пожелал проникнуться срамными тайнами Худолея. — Это следствие.