– Крепче держите.
– Так?
– Ага. Теперь бейте!
– Как?
– А как хотите.
– Вы уверены?
Никита смотрел ей прямо в глаза.
Решетилова легонько ткнула ножом вперед, и тут же, неуловимым и сильным движением ладоней, будто прихлопывая на лету комара, Никита выхватил нож из ее руки и положил на стол.
– Вот так фокус! – восхищенно проговорила Наталья. – Как же это получилось?
– Сие, барышня, не фокус, а навык! И дается он длительными упражнениями. Это только с виду все легко и просто, – пояснил довольный Никита.
– А вы мастак на такие штучки! Где научились?
– В армии. Был у нас комполка, в прошлом царский офицер, в германскую командовал разведвзводом батальона пластунов. Науку драться без оружия изучал с молодых ногтей, еще юнкером начал упражняться… Да тому, что умел наш комполка, мне и ввек не научиться! Хоть с палкой на него иди, хоть с финкой или даже с шашкой, с любым мог совладать. Убили его в бою под Каховкой…
– Вы служите в армии?
– Нет. Демобилизовали аж в ноябре двадцатого. Хватит, навоевались.
Наталья уловила в ответе Никиты скрытое недовольство.
– Ой, чайник-то у нас скоро взлетит! – встрепенулась она и поднялась заварить чай.
– А вы и в самом деле в артистках? – глядя в спину Решетиловой, спросил Никита.
– Я режиссер. Знаете, что это такое?
– Не-ет. В театрах я не бывал, а на ярмарках скоморохов видел, да этих еще… марьенеток.
– А-а, так это ж куклы!
Наталья вернулась к столу:
– Приглашаю вас, Никита, в театр. Приходите, вам понравится!
– Да там, небось, все люди ученые, нэпманы жирные, – махнул рукой Никита.
– Нет-нет, публика у нас разная. И рабочие, и студенты, и солдат порой привезут. Можете взять друзей, чтобы вам было веселее.
– Какие уж у меня друзья! – хмыкнул Никита.
– А семья? Жена, дети?
– Нету семьи, померли все, – потупился Никита.
– Простите, я не знала… Ну, что вы погрустнели? Сейчас будем чай пить, я расскажу вам о наших спектаклях…
Еще проходя через сад, Никита заметил в окнах флигеля свет. В спальне, уютно устроившись на диване, читал роман Аркадий.
– Ты чтой-то нынче дома засел! – удивленно бросил Никита.
– Зато ты сегодня решил погордонить [16], – отрываясь от чтения, посмотрел на «ходики» Аркадий. – Первый час ночи!
– Штиблеты хоть бы снял – сукно выпачкаешь, – заметил Никита.
– Отстань, не ворчи, – поморщился Аркадий, но все же скинул ботинки на пол.
– Повечерял? – кивнул на грязные тарелки Никита.
– Ждал тебя, да не дождался. Пришлось отужинать одному. Где ж вы, сударь мой Никита Власович, пропадали?
Никита разделся и лег на кровать.
– С приятной девушкой чаи распивал! – улыбнулся он и с хрустом потянулся.
– Неужто? – Аркадий сел на диване и недоверчиво поглядел на товарища. – С каких это пор у тебя появились «приятные девушки»? Насколько я помню, вы, милостивый государь, предпочитали грудастых фабричных шмар!
– А вот появились, – самодовольно хмыкнул Никита.
– Нет, в самом деле, у тебя есть зазноба из «приличных»?
– Да нету никакой «зазнобы». Попили чаю и разошлись, – Никита махнул рукой. – Наталья барышня благородная, куда уж мне, мужику, гайменнику [17], такую в зазнобах-то иметь!
Он рассказал Аркадию о сегодняшнем происшествии.
– Так ты на своих налетел? – уточнил Аркадий. Лицо его стало строгим и задумчивым. – Это ж – нарушение Закона.
– Тоже мне «свои»! – скривился Никита. – Раклы сопливые, воронье помойное. Нашли на кого засаду устраивать – на порядочную барышню, сироту! Грабили бы дельца какого-нибудь иль коммуняку. И не кивай на Закон, Аркаша, мне он неведом. Для меня один закон – слово атамана.
– Могут и к ответу притянуть, – покачал головой Аркадий.
– Пусть попробуют, мне все едино, от какой пули помирать – что от воровской, что от минтонской.
– А хороша ли она, твоя дама?
– Наталья? Очень. Строгая девушка, красивая…
– Аминь! – иронично вставил Аркадий.
– …И образованная! В театре работает.
– У-у, так ты увлекся актеркой! – поднял брови Аркадий. – Богемной экзотики захотелось? Ну-ка колись, кто она?
– Наталья у них главная режиссер. Не хухры-мухры!
– А-а! Решетилова. Знаю, знаю, Котьки Резникова приятельница. Ве-ли-ко-леп-ная особа! Но не для тебя, Никитушка.
– Про то и толкую, что не для меня, – Никита мечтательно уставился в потолок. – Отчего судьба у человека такая несправедливая, а, Аркаша? Творим не угодные Богу дела; теми, кто сердцу близок, обладать не можем.
– Ну, началось, – поморщился Аркадий. – Верно, стоит мне все же в «Парадиз» поехать, иначе с тобою тут с тоски подохнешь.
Аркадий поднялся и стал собираться.
– Давай-давай, поплутуй, – кивнул Никита, – ты у нас самородок и на все руки мастер: и фраеру бороду пришить [18], и на грант сходить [19], и книжки вон мудреные почитать.
– А ты бы от безделья хоть язык французский, что ли, выучил. Ведь давал же тебе учебник? Где он?
– В уборную выкинул.
– Э-э, темнота беспробудная, лень великорусская!
Аркадий выдвинул ящик комода и пошарил внутри.
– Куда антрацит [20] подевал, мажордом?
– Сам ты… А порошки твои поганые я тоже в клозет спровадил, – хохотнул Никита. – Шучу, в сенях они, в банке из-под монпансье.
Аркадий уехал, но Никита еще долго не мог уснуть. Глядя в потолок, он размышлял о своей жизни.
До лета 1921 года судьба Никиты Злотникова не многим отличалась от миллионов других российских крестьянских парней. Родился он в маленькой тамбовской деревушке, затерянной среди вековых лесов. Было у Никиты девятеро старших братьев и сестер. Жили Злотниковы весело и дружно, хотя и небогато.
Осенью восемнадцатого Никиту мобилизовали в Красную армию. С «трехлинейкой» в руках дошел красноармеец Злотников до Крыма, штурмовал неприступный Турецкий вал, выжил и вернулся домой победителем.
На Святочной неделе 1921 года Никита женился на красавице Татьяне, которую любил с детства. Целую неделю гуляла деревня на свадьбе младшего Злотникова. Его отец передал Никите родное хозяйство и удалился на покой. Казалось, жизнь стала налаживаться. Весной Никита перестроил отцовский дом и начал готовиться к пахоте, а Татьяна забеременела первенцем. Однако, несмотря на окончание войны, лихолетье не отступало. Недовольные продолжением хлебных реквизиций крестьяне бунтовали. Тамбовские мужики тысячами уходили в леса, пополняя войско мятежного атамана Антонова.
Летом окончилась и короткая идиллия Никиты. 4 июля 1921 года в его деревушку вошла карательная красная часть. Бойцы ходили по дворам, разыскивая спрятанный хлеб и оружие. Крестьяне собрались на сход и обратились с жалобой к командиру отряда. Молоденький командир, недовольный бранью деревенских жителей, занервничал и приказал открыть огонь. Шальная пуля попала в висок Татьяны Злотниковой. Она умерла на месте. Тогда-то и обуяла Никиту жуткая злоба и ненависть к большевистской власти. Он собрал походный мешок и ушел в лес. Когда антоновцы были разгромлены, Никита вместе с приятелем, поповичем Царевым, бежал в Москву. В столице у Царева имелись дальние родственники – у них-то и схоронились вчерашние повстанцы.
Именно в Москве, в ноябре двадцать первого Никита повстречал Гимназиста. Опытный налетчик заметил умного и бесстрашного антоновца, оценил его отношение к режиму и умение владеть холодным оружием. Очень скоро в бандитской среде Москвы стали ходить слухи о новом грозном налетчике – Никите Тихом, или Антончике. Так начал Злотников свой путь на преступном поприще.
Думал ли он о морали и будущем? Уже нет.
В сердце Никиты, будто крепкая заноза, засела ненависть к власти. Ненависть перестала быть неистовой и опьяняющей, она превратилась в некую самоцель и стимул жизни…
Никита лежал и, пожалуй, впервые за последние годы размышлял о счастье. Можно было бы бросить к чертовой матери преступный промысел, вытребовать свою долю, найти простую честную девушку и начать новую жизнь. Однако тут же засверлило мозг сомнение: «Ты же пытался. И что вышло? Тогда не дали и теперь не позволят. Да и не забыть мне Татьяны, не забыть нашего поруганного счастья, а другого и быть не может. Одна мне дорога – плаха и Высший суд».