Встретив подобного типа на улице, я счел бы его крайне заурядным, однако речь Ленина производила впечатление замечательное. Он говорил просто и доходчиво, строил фразы, основываясь на железной народной логике, обильно сдобренной марксистскими идеями. Не удивительно, что Ленин сумел поднять людские массы и повести их на захват власти! Среди наших горе-демократов и «военных гениев» я таковых не встречал. Именно тогда я понял, что сила большевиков не только в прагматизме и наглом обмане всех и вся, но и в железной воле, сосредоточенной в этой упрямой голове, в понятной и непогрешимой идеологии.
Кавбригада, в которой я служил, еще до конца не сформировалась, но уже помогала в разгроме остатков белоказачьих банд. Мы гонялись за ними по тайге, «выкачивали» у крестьян хлеб. Во время одного из походов мой эскадрон заночевал в том самом селе, где отряд полковника Капитонова оставил раненых, а я спрятал свои маленькие реликвии. Полуразрушенный сарай на окраине так и стоял в запустении, отыскать под стеной шкатулку было нетрудно. Мои награды, письма и дневник оказались нетронутыми.
Зимой двадцать второго года остатки колчаковской армии ударили по войскам Дальневосточной республики. Большевики только того и ждали – было уже достаточно сил для захвата всего Приморья. Предстояло повоевать с бывшими товарищами по оружию. В душе я понимал, что их борьба бессмысленна, что теперь на стороне Советов весь российский народ, что падение правительства Колчака освободило меня от присяги и что худой мир лучше доброй ссоры, однако решение мне далось непросто.
…Самые горячие бои шли в феврале двадцать второго под Волочаевкой. Так получилось, что мой эскадрон прорвался в тыл противника и отрезал выход к железной дороге. В сущности, это была обычная армейская работа, которую я выполнял с шестнадцатого года. И все же наш прорыв сочли подвигом, и меня наградили орденом Красного Знамени. Сам я искренне считал, что довел до конца дело красного прапорщика Рябинина. Это была его награда.
Вручал мне орден лично командарм Блюхер. Он отчего-то проникся ко мне доверием и предложил командование полком. «Мельтешить» среди старшего комсостава не хотелось, и я попросил послать меня на «ответственный и достойный коммунара участок» – укреплять границу. Рябинин должен был затеряться в глуши.
Меня назначили командиром кавотряда, приданного погранзаставе. Служба оказалась хлопотной: в Китае скрывались белоказаки и наши неугомонные офицеры. В одной из стычек меня сильно приложили шашкой по голове, и я попал в лазарет.
Пока я лечился, у командования «сложилось мнение», будто товарища Рябинина стоит «выдвинуть наверх», доверив ему полк или какой-нибудь штаб. Тут я и смекнул, что пора из армии уходить. На консилиуме медиков я ссылался на плохое самочувствие, постоянные головные боли и был признан негодным к строевой… Вот такая история.
– Увлекательный рассказ, – улыбнулся Георгий.
– Не одобряешь моего решения? – Андрей искал глаза друга.
– Вовсе нет. Ты принял правила игры, – Старицкий приподнял со стола бутылку. – У-у, мы с тобой неплохо потрудились!
– Придется спуститься в трактир – закуска тоже на исходе, – подхватил Рябинин.
– А пойдем-ка ко мне! – предложил Георгий. – Там мы никому не помешаем, запасы у меня в подполе такие, что и осаду хватит пересидеть, да и на «Ленинец» тебе с утра поближе топать.
– А перины у тебя мягкие? – лукаво сощурился Андрей.
– Может вам, барин, и девку дворовую на ночку привести? – расхохотался Георгий.
– А что, имеются?
– Оплошали, сударь, не держим-с! – картинно развел руками Старицкий. – Подъем, товарищ командир!
– Одну минуту, Жора, – Андрей остановился у сундучка. – Я дам тебе мой дневник. Писал-то, брат, для тебя.
Он достал толстую тетрадь в кожаном переплете и сунул Георгию:
– Как прочтешь – сожги. Больше мой дневник никому не понадобится.
Глава III
Старицкий жил в Николопрудном переулке, недалеко от улицы Красной армии. Тусклый свет фонаря на углу выхватывал из темноты крепкие глухие заборы, за которыми угадывались крыши домов.
– Соседи у меня люди добротные, – рассказывал Георгий. – Не богатеи, конечно, но зажиточные.
Они подошли к двухэтажному особнячку. Первый этаж был кирпичным, второй срублен из бревен.
– Внизу лавка, наверху мое жилище, – Георгий указал на вывеску «Бакалея Старицкого».
– А где пекарня? – спросил Андрей.
– На задах.
Они остановились перед кованой дверью. Георгий потянул за кольцо, и где-то вдалеке послышался негромкий звонок.
– Хто там? – раздался за дверью низкий хриплый голос.
– Это я, Афанасий, – отозвался Старицкий.
Дверь без скрипа отворилась, и перед друзьями возник суровый бородач с лампой в руке. Привратник пропустил гостей внутрь, задвинул засов и пошел впереди, освещая дорогу. Дойдя до высокого крыльца, мужик пожелал «господам» доброй ночи и удалился.
Старицкий и Рябинин поднялись наверх и очутились в темной передней. Пахло сухой древесиной и свежим хлебом. Георгий взял Андрея за руку, втащил в комнату и щелкнул выключателем.
– Тут у меня гостиная. Располагайся, а я пойду Тимку растолкаю.
Андрей огляделся. В просторной горнице, обставленной дорогой мебелью, по едва уловимым приметам угадывалось отсутствие женской заботы.
Вернулся Георгий в сопровождении заспанного парнишки лет тринадцати.
– Вот, Тимка, знакомься: Андрей Николаевич, друг мой старинный, – сказал Старицкий.
Тимка моргнул и поклонился.
– Тащи-ка студню с хреном, телятину, холодного осетра, водочки с ледника захвати, да щей разогрей, – распорядился Георгий и спросил друга: – Щец вчерашних отведаешь?
– С удовольствием, – кивнул Андрей.
Они уселись за стол под огромным расписным абажуром.
– Отменную я отыскал повариху, не нарадуюсь, – похвалился Георгий. – Уж так стряпает, что язык проглотишь!
– Ты, я вижу, живешь на широкую ногу.
– Одинокому мужчине нужен уход.
– Отчего ж не женился при таком достатке?
– Да как тебе сказать?.. – Георгий опустил глаза. – Наверное, дурь из головы еще не выветрилась, хочется пожить в удовольствие. А ты?
– Пока тоже не получилось. А вот девушка любимая есть. Может, что и образуется, время покажет.
– Любопытно, кто же она? Осколок минувшего, новая буржуазка или идейная пролетарка?
– Да нет, тут случай особый, – в свою очередь смутился Андрей. – Судьба и здесь надо мной иронизирует. Она дочь Черногорова.
Лицо Георгия застыло в напряженном недоумении, уголки губ брезгливо опустились, будто он увидел мерзкую жабу. Андрей был готов к подобной реакции.
– Когда мы познакомились, я и не знал, кто она и откуда, а потом это перестало иметь значение. К тому же Полина и ее отец во многом разные люди.
– А я уж… – Георгий хмыкнул и прочистил горло, – …признаться, подумал, что ты ради карьеры…
Он попытался улыбнуться, но получилась лишь неприятная гримаса:
– Значит, действительно влюбился, если полез в волчье логово?
– Говорят: любовь зла, – пожал плечами Андрей.
Старицкий задумчиво нахмурил брови:
– Подожди-ка, черногоровская дочка… Этакая каталонская красавица? Востроносенькая, да?
– Ага.
– Мне ее показывали, припоминаю. Она как будто в детдоме работает?
– В школе, учительницей.
– В шко-о-ле… – протянул Георгий, глядя куда-то в сторону.
Вдруг он рассмеялся и хватил друга по плечу:
– Она у тебя пикантная и необъезженная особа! Хвалю за смелость.
– Оставь свои казарменные штучки, – поморщился Андрей. – Это не интрижка с полковой кокоткой!
– Ладно, не гневайся. Я и в самом деле рад за тебя. Даже завидую, – смягчился Георгий. – Любовь облагораживает душу.
Явился Тимка с подносом в руках:
– Щи уже на подходе, счас принесу.
– И свежего хлебца не забудь, – наказал Старицкий.
– Вот, погляди, – сказал Георгий, снимая со стены вправленный в рамочку документ. – Мое почетное право на проживание в достославной Стране Советов!