Не вызывая подозрения у злоумышленников, дилижанс прибудет незамеченным в Орлеан, где деньги погрузят на судно и водным путем отправят в Невер.
Вот какой гениальный по своей простоте план разработали господа из Казначейства! Образцовым чиновникам даже в голову не пришло, что не худо бы, и даже весьма разумно, не эскортировать пустые дилижансы, а приказать всем шестнадцати охранникам сопровождать карету, действительно перевозящую деньги. Однако подобная мысль ни у кого не зашевелилась, и в шесть часов утра назначенного дня план начали приводить в действие.
Пропустим два первых дилижанса и отправимся за третьим, который тянули четыре могучих коня. Пассажиров было всего четверо, да и те ехали в заднем отделении. Среди попутчиков выделялся щеголь гигантского роста и атлетического сложения, одетый причудливо даже по меркам тогдашней моды: невероятного покроя фрак бутылочного цвета с длинными, до самых икр, фалдами, короткий жилет, короткие облегающие штаны из белого казимира, шелковые чулки, тоже белые, и аккуратные сапожки с золочеными отворотами. Головным убором служила популярная в то время огромная треуголка. Длинные темные волосы «собачьими ушами» обрамляли лицо и спускались на плечи. Следует также упомянуть трость, прозванную за свою змеевидную форму «исполнительной властью», и широченный платок из белой кисеи, закрывавший лицо франта от подбородка до самого носа.
Напротив сидел молодой человек среднего роста, с выразительным, но очень бледным лицом. Одетый без всяких претензий, во все черное, в простой треугольной шляпе, с длинными волосами, перевязанными лентой, он кутался в плащ военного покроя. Тонкие темные усы свидетельствовали о принадлежности путешественника к элитным войскам.
Место справа занимал мужчина среднего роста, с ничем не примечательным лицом, болтливый и суетливый. Возможно, это был служащий Казначейства.
Наконец, четвертый путешественник, владелец лихо заломленной шляпы военного образца с пряжкой и кокардой, обладал весьма отталкивающей внешностью и, вероятно желая вызвать еще большую неприязнь к своей особе, беспрерывно пил водку. Он плотно завернулся в просторный каррик табачного цвета — пальто со множеством пелерин, так что видны оставались одни глаза, тусклые и холодные.
Попутчики, похоже, не были знакомы прежде. Отозвавшись кондуктору, выкликавшему имена по паспортам и украдкой окинув соседей испытующим взглядом, путешественники заняли места в тяжелой карете. Бледный молодой человек с темными усиками оказался Леоном Буваром, щеголь — Франсуа Жироду, человек в каррике — Жаком Бонвэном, а четвертый пассажир — Матиасом Лесерфом.
Промчавшись по улицам Парижа, дилижанс миновал заставу и замедлил ход. Теперь он еле-еле тащился, делая не больше полутора лье в час, раскачиваясь, шатаясь и подпрыгивая на ухабах. Иногда на дороге попадались ямы, и высокие колеса погружались в грязь по самую ось. Привычные к подобному средству передвижения — по тем временам наиболее комфортабельному — пассажиры устраивались на сиденьях, теснились, стараясь дать соседям возможность усесться поудобнее, поджимали локти и прятали под скамью ноги, стремясь избежать толчков и падений. Однако, когда карета тряслась по колдобинам, они все-таки толкали друг друга, и довольно сильно. Затем начинались взаимные извинения.
Расфранченный молодой человек с рассеянным видом, модным у тогдашних щеголей, озирался по сторонам и время от времени фальцетом издавал восклицания, сюсюкая, словно ребенок, и картавя, что считалось верхом изысканности:
— О, тысяча извинений, г'аждане! Эта до'ога так отв'атительна… Боже мой! похоже, нас 'азнесет п'осто на кусочки!
Леон Бувар, явно не расположенный к болтовне, лишь сухо кивал и суровым, хорошо поставленным голосом приносил краткие извинения за причиненные неудобства. Мужчина в каррике сипел нечто неопределенное, а Матиас Лесерф, видимо записной говорун, предпринимал поистине героические усилия, пытаясь завязать разговор хотя бы о плохой дороге и ухабах.
От Парижа до Этампа всего три подставы. Первая находилась в Лонжюмо, в четырех с половиной лье от города. Кареты туда обычно прибывали к одиннадцати часам.
На следующий постоялый двор, расположенный в Арпажоне, в трех с половиной лье от предыдущего, дилижанс попадал в два часа тридцать минут. Двадцать пять тысяч ливров, принадлежащих правительству, беспрепятственно миновали пользующиеся дурной славой леса, окружавшие Париж. Кучер, единственный в дилижансе человек, который мог быть посвящен в государственную тайну, от всей души радовался этому.