– А ну, давай на сцену!
Репетируем эпизод, когда Бонни и Клайд держат в руках револьверы, а их дружок Гамильтон фотографирует. Я должна шутя отобрать оружие у Клайда и наставить на него. А он должен сгрести меня в объятия и начать целовать.
Дудукин переходит все границы условности. Пытается тискать и целовать меня по-настоящему. Еще чего! Я вырываюсь.
– Стоп! – кричит Езопов. – Клавочка, пойми: Бонни по уши влюблена в Клайда. Из-за него она убежала из семьи, поставила на попа свою жизнь. А ты играешь такую жертвенную героиню с холодным носом.
С меня хватит. Режу Езопову правду-матку прямо в глаза:
– Герман Спиридоныч, я не понимаю, как могла Бонни полюбить такого урода. Он же педик, этот Клайд. Он со своим дружком по банде Гамильтоном спал. Как он вообще мог стать у американцев героем? Вы можете допустить, чтобы какой-то педик стал героем у нас, русских? Если честно, я не понимаю, зачем мы ставим эту пьесу. Кому она нужна? Что мы скажем этой пьесой зрителю?
Кажется, я задала Езопову слишком много вопросов. Он озадачено молчит. Наконец, спрашивает:
– Что у тебя, Павлова, в голове? Москва?
– Москва, Герман Спиридоныч.
Езопов брюзжит, зажигая новую сигарету:
– Вот так, учишь, вкладываешь в них, а они чуть оперились и – в Москву! Как ты не понимаешь, что Бонни влюбилась не столько в Клайда, сколько в тот образ жизни, который он вел. Это в ней самой сидело! И в тебе, возможно, сидит. Что мы знаем о самих себе?! Да, и Клайд и все его сообщники буквально нафаршированы пороками. Но они-то сами совсем другого о себе мнения. Они считают себя героями, и это им удается. Это пьеса о том, как героями американцев стали преступники. А мы? Разве мы не переживаем сейчас такое же время?
Появляется Элька. Господи, как кстати! Бросается на шею Езопову:
– Если бы не вы…
Знает, хитрюга, что сказать.
Езопов цветет. Элька достает из сумки коньяк. Идёт гудёж.
Дудукин видит, что я малость приуныла, шепчет на ухо:
– Клавуль, я понимаю, у тебя с Москвой всё в бабки упирается. Знаешь, можно хорошо заработать. Очень хорошо, уверяю тебя. Года на три хватит безбедной жизни.
Я примерно догадываюсь, на что он намекает.
– Клавуль, короче, нужно только сделать так, чтобы шестой том пропал, исчез, сгинул.
Пытаюсь перевести разговор в шутку:
– Дудукин, ты оборотень. Тюрьма по тебе плачет.
– Ладно тебе, тюрьма… – кривится Дудукин. – Тюрьма по всем плачет. Может, к примеру, шестой том у тебя из рук выпасть, когда ты по коридору идешь? Чего тебе стоит споткнуться?
Мне нужно было сразу и очень членораздельно послать Дудукина куда подальше. А я только головой покачала. Мол, ну ты даешь! Продолжала играть привычную роль своей девчонки, бывшей одноклассницы. Дура набитая!
Дудукин подвез нас до дома. Элька побежала к себе, она живет этажом выше. Я открыла дверь квартиры своим ключом. Мама спросила, как у меня дела на работе. Я сказала, что такими уродами, как Мартын, надо заниматься не судьям, а медикам. На Западе давно применяют химическую кастрацию. И правильно делают.
– Уходить тебе надо с этой работы, – сказала мама. – Ожесточает она тебя.
– Представляешь, они двенадцатилетнюю девочку вчетвером всю ночь… Она спермой чуть не захлебнулась.
Мама поморщилась:
– Ой, не говори мне этого!
Я сказала, что Элька вернулась с победой.
– Представляешь, сразу в два училища поступила: в «Щуку» и «Щепку». Теперь не знает, что выбрать.
Мама заплакала:
– Господи, как же я тебе мешаю.
– Мама, прекрати, – сказала я, – давай пировать. Элька привезла тебе и чай, и печень, и конфет. Специально для диабетиков.
– А что ж не зашла?
– Придет.
Но пришла не Элька. Когда раздался звонок и я открыла дверь, на пороге стоял Кишка. Подручный Мартына, каким-то чудом оставшийся на свободе. За спиной Кишки стояли еще двое отморозков.
Кишка оттеснил меня и вошел в комнату, где мы с мамой пили чай. Отморозки остались стоять в дверях.
Я возмутилась:
– Ты что себе позволяешь?
Кишка сел за стол, где я только что сидела, отхлебнул из моей чашки. Я ударила его по руке, чашка упала.
– А ну, вали отсюда!
– У меня инструкция поговорить с тобой сначала по-хорошему, – сказал Кишка.
– У тебя со мной ни по-хорошему, ни по-плохому не получится, – ответила я.
Кишка ударил меня по щеке. Мама закричала:
– Ты что творишь, мерзавец? А ну, пошел вон, или я вызову милицию!
Звонок в дверь. Это была Эля. Она сразу поняла, что у нас что-то не так.