Сама ты кошмар! Тьма, заточение, а тут — вопль!
— Это не просто сон, Будто этот хламидник — кабинет следователя НКВД! Видел бы ты, какой он страшный!
— Кто?
— Фуфкин его фамилия. Он за этим столом сидел. Тут еще ковер был.
— Ну да! — подпрыгнул Серега. — Кто, по–твоему, лучший в мире толкователь снов?
— Ты не похож на Карлсона.
— В моих способностях даже посторонние не сомневаются! Помнишь, на прошлой неделе я интервью у этой, Нели Чеушеску что ли, брал?
— Которая лекарства по телеку рекламирует?
— Не знаю, наверное. Я только вошел, а она как глянет! И говорит: «Может ты и станешь писателем, но что–то в тебе не то. Какой–то ты…» «Чернокнижник?» — спрашиваю — «Именно!»
Несколько раз я подробно пересказала Сереге сон. Особенно его интересовала шестидесятилетняя тайна, которую услышать я, собственно, не успела. Вопреки моему ужасу, он решил отправить меня назад в кошмар.
— Я этого не вынесу!
— Спокойствие, только спокойствие, Карлсон, так Карлсон, — приговаривал Впальтохин и делал совершенно дурацкие вещи. Содрав бахромчатый флаг со стенки, он прожег в глазах Ильича дырочки. Затем напялил эту пыльную тряпку на голову таким образом, что его лукавые зенки уморительно вписались в канонизированный портрет, и самодовольно изрек:
— Засыпая, думай о тайне. Об остальном я позабочусь сам.
Сказав это, он сразу же захрапел в своем облачении.
Вначале виделась всякая дребедень — бархатные лягушки, футболисты с мячом–глобусом и даже утренний ветеран, окучивающий пулеметом картошку. Когда бредовый калейдоскоп замер, я снова оказалась в камере. Знакомый зэк стоял носом к стенке.
— Дядечка, дядечка, я вернулась!
— Не вопи, здесь полно врагов. В кабинете Фуфкина есть проход.
— Куда?
— Не задавай вопросов. Сейчас за тобой придут, и я не успею сказать главного. Когда твой Чертохин исчезнет, ты отыщешь Суть. Кроме вас и крысиной братии, клад не откроется никому.
— Почему?
— Такова моя воля!
— Кто вы?
— Володя Апатов. Теперь я свободен. Пока!
Вертухаи ввалились в камеру в то мгновение, когда зэк уже растуманился, просочившись сквозь потолок. Меня долго и нудно били. Так долго, что надоело до смерти. Я даже обрадовалась, когда меня, наконец, бросили в кабинет Фуфкина. Не успела даже поднять глаз на демонического следователя, как в двери вломился расхристанный Владимир Ильич.
— Майор Фуфкин, вас вызывают на передовую!
Глаза следователя вывернулись из небытия, выразив разочарование и покорность.
— А как же империалистические хищники? — поинтересовался он с робкой надеждой.
— Пустяки, дело житейское!
— Есть! — сказал Фуфкин и помчался вон.
Ленин подмигнул мне лукавым глазом и распорядился:
— А вы, матушка, просыпайтесь, нечего вам больше здесь делать.
И я проснулась.
— Подумай, погрузись в себя, что твое сознание считает адом? — доставал Впальтохин.
— Может быть, нас убьют, и мы отправимся к черту на сковородки?
— Ладно тебе, может, и не убьют.
— А если имелись в виду монеты средневековые?
— Знать бы где, а там разберемся!
В полдевятого в двери въехал картонный ящик. Конвой по–прежнему прикрывался пулеметом. Кроме домашних котлет с рисом и новой банки компота мы ничего не обнаружили и жадно набросились на еду.
Как только завтрак перекочевал в желудки, в дверь деликатно постучали, будто мы были вольны впускать или не впускать, кого вздумается.
— Да–да! — ответили мы в два голоса.
В комнату шагнула старушка — божий одуванчик, с белоснежной ваткой волос на голове. За бабулей показалось назойливое дуло, и дверь захлопнулась.
— Накушались? — спросила старушка с совершенно искренней заботой. Может еще котлеточек принести?
— Не надо, — неожиданно отрезал Впальтохин, изменяя своему традиционно зверскому аппетиту.
Старушка сложила губки в доброжелательную улыбку и аккуратно присела на горку хлама.
— Грязно здесь, — фыркнула она. — Когда–то тут помещался кабинет следователя НКВД.
Старушечье лицо задрожало. Ее слова прозвенели во мне как колокол, сон в какой–то степени стал сбываться.
— У меня внуки вашего возраста — Петенька и Коленька. Хорошие мальчики, один в институте учится, другой работает. Я как на вас смотрю — сразу внучков своих вспоминаю. И жалко так вас стало… Вы на меня не сердитесь, я много не могу сделать, разве накормить вкусненьким.
— Кто вы? — перебил Серега.
— Антонина Федоровна Безломова, Герой Советского Союза.