- Дело не в моих людях, а во мне, - сказал Тэккер Уилоку.
- Будь вы одни, не к чему было бы придраться.
- Вы рассуждаете неверно, - возразил Тэккер. - Я слишком недавно ворочаю делами. А чтобы проделывать такие штуки, как эти ловкачи из автомобильных компаний проделали с нами, нужно, чтобы прошло много времени, с тех пор как ты стал тузом. Если прошло много времени, тогда уже никто не спрашивает, с чего ты начал и на что пускался, чтобы стать тузом. Вот моя философия.
- Философия чисто американская, - заметил Уилок. - В этом - вся философия англосаксонских лавочников.
- Тогда уже никто не станет спрашивать, что ты делал когда-то, повторил Тэккер. - Разве только те, кого ты убрал с дороги, а если ты убрал их с дороги окончательно, то они стали голытьбой и в счет не идут.
Уилок подумал о родном городе и опустошенных лесах вокруг. Если смотреть с холма вниз, то видно, как ряды пней простираются до самого горизонта, точно могильные камни, а окружающая их молодая поросль придает всей местности сходство с заброшенным кладбищем. Крупные лесопромышленники приезжали и уезжали, и единственное место, где они, по-видимому, обосновывались прочно, была светская хроника или американский справочник "Все про всех". Их любили, ими восхищались, им завидовали все, кроме тех, кого они бросали на произвол судьбы в умерщвленных городах. Эти люди их ненавидели, но что значила ненависть таких людей? Это же была голытьба. И они были одиночками. Бизнес изломал их и разъединил. Они не объединялись, чтобы бороться с бизнесом. Они отдавались чувству одиночества и только боролись друг с другом.
Уилок очнулся от задумчивости.
- Буду с вами откровенен, хотя, может быть, вам это и не придется по вкусу, - обратился он к Тэккеру. - Вы ничего не добьетесь, пока не будете иметь положения в обществе.
Тэккер покраснел.
- Вы только что сами сказали, что в этом отношении ко мне лично не придерешься, - пробовал возразить он. - Я смотрю так: если человек имеет монополию где-нибудь на задворках, то каждый норовит очернить его. Одним словом, с ним никто не считается. И обо мне слухи ходят только потому, что со мной никто не считается.
- Как раз об этом-то я и говорю, - ответил Уилок. - С точки зрения всякой вши, с вшивым маленьким дельцем и несколькими вшивыми долларами в банке, монополия есть гангстеризм, и если вы хотите вполне безнаказанно, у всех на виду и совершенно открыто быть гангстером, вам надо иметь положение в обществе. Надо быть и настоящим тузом и иметь положение в обществе.
- Для человека с образованием вы не очень-то разборчивы в выражениях, неуверенно произнес Тэккер. До сих пор еще никто не осмеливался назвать его в лицо гангстером. Он отвернулся. - Мне все равно начинать уже поздно, - тихо проговорил он.
- Вовсе нет, - возразил Уилок. - Вам нужно быть тузом и иметь положение в обществе, только и всего. Вы должны быть таким крупным тузом, чтобы пустить по миру ваших врагов, тогда сбросят со счетов их самих и все то, что они станут про вас сплетничать. И вы должны занимать такое положение, чтобы даже сплетни тех, кого вы не пустите по миру, тоже не шли бы в счет.
Генри боялся одного: как бы ему не оказаться за бортом, когда таксомоторное дело засохнет. Чтобы предотвратить эту опасность, он придумал весьма сложный план, который позволил бы Тэккеру развязаться со своей организацией. Только бы ему удалось уговорить Тэккера пойти на такую сложную и длительную процедуру, а сам он во всяком случае на этом не прогадает. Если дело не выгорит, он будет уже к тому времени юрисконсультом всего концерна. А если выгорит, он на Тэккере сделает карьеру.
Тэккер никак не мог решиться на план Уилока, но за него решили дети. Сыну Тэккера, Джону, было тогда десять лет, Дороти - четырнадцать. Как-то в воскресенье, когда Тэккер подсчитывал расходы по хозяйству и был особенно в духе, потому что они оказались ниже обычного, он сказал сыну:
- Выбирай любое дело. Можешь стать врачом, адвокатом, инженером, архитектором или дантистом; судя по моим зубам, дантист нам в семье очень пригодился бы. Во всяком случае, тебе пора подумать о том, кем ты станешь и в какой колледж поступишь. Страховку на твое ученье я уже почти выплатил.
Дороти обвила руками шею отца:
- А я буду твоим компаньоном.
- И я, - сказал Джон.
- Чтобы стать моими компаньонами, нужно иметь деньги, - сказал Тэккер.
- Я сначала буду работать в конторе, - возразила Дороти. - Многие девушки работают в отцовских конторах.
- Никогда этого не будет, - сказал Тэккер. - Выкинь это из головы.
- А я хочу! - Она топнула ножкой и решительно тряхнула кудрями. Дороти была очень хорошенькая. Отец с улыбкой посмотрел на нее.
- Так тебе хочется работать о твоим стариком? По-твоему, не так уж он плох?
- По-моему, он гадкий, - надулась она.
Тэккер рассмеялся.
- Совсем как мама, - сказал он, глядя на ее пухлые, надутые губы.
- Ну что ж, мама говорит, что ты гадкий.
- Ты только будь такая славная, как мама, тогда тебе не придется торчать в грязной конторе.
- А я хочу! И буду! Вот скажу маме, чтобы она велела тебе взять меня в контору.
- Ну, нет уж! Будешь там все время около меня вертеться и работать не дашь. Я только и буду делать, что тебя, вот так вот, щипать, - и, нагнувшись к ней, он ущипнул ее, а она взвизгнула, сердито хлопнула его по руке и отскочила в сторону.
- Не смей этого делать! - крикнула она. - Я ужа не маленькая!
Тэккер опешил. Раньше он не замечал этого. А ведь правда, она почти взрослая. Он перевел изумленный взгляд на сына. Джон стоял красный как рак. Даже Джон, и тот уже большой.
- Папа, - сказал Джон, стараясь побороть свое смущение, - а что ты делаешь у себя в конторе?
- Да как тебе сказать, - ответил Тэккер, - наживаю деньги. Или стараюсь их нажить. Он заметил, что Дороти насторожилась и наблюдает за ним. Рот у нее был приоткрыт, взгляд пристальный. - Я то, что называется вкладчик, пояснил он. - Я вкладываю деньги в разные предприятия, а потом слежу, чтобы они приносили доход.
Дороти по-прежнему не спускала с него глаз. Вдруг она судорожно вздохнула всей грудью.
- Чего вы пристали, не понимаю! - Тэккер ткнул пальцем в сына. - Ты, Джон, пойдешь в колледж и станешь зубодером, а Дороти, - он указал на дочь, - постарается всегда быть такой же милой, как мама. Ясно?
Когда он бывал доволен дочерью, то называл ее не Дороти, а Досси.
Чтобы уйти от своей организации, Тэккер должен был действовать не спеша и с большой осторожностью. Кроме Уилока, одна Эдна была посвящена в его план. Макгинес, по отдельным намекам, догадывался о том, что происходит, но его Тэккер не боялся. Макгинес успел привязаться ко всей семье, и Тэккер знал, что пока ему выплачивают жалованье, бояться нечего.
Порвать сразу Тэккер не мог. Людям, от которых он хотел избавиться, нужно было оставить какое-то хлебное дело, чтобы они могли прокормиться. Если оставить их голодными, они могут стать опасны, а вместе с тем просто взять и передать им все предприятия тоже было нельзя. Они сразу бы догадались, чего он хочет, и постарались бы этому помешать. Они хорошо понимали, что ни одно дело с их участием долго не продержится, и нуждались в Тэккере, который в случае чего мог найти для них что-нибудь новое. Поэтому ничего другого не оставалось, как позволить своим подручным мало-помалу разворовать все его предприятия. На воровство своих администраторов он и раньше смотрел сквозь пальцы, ибо считал, что чем больше они будут красть, тем больше они будут стараться добывать. Он знал, что вполне может на них положиться: дай им только волю, и они оберут его до нитки. А возможность разворовать целый концерн - перспектива достаточно заманчивая, чтобы заставить их позабыть о том, что без Тэккера им ничего нового себе не подыскать. И в довершение всего Тэккер должен был так уйти от своих подручных, чтобы они были уверены, что он не воспользуется своим знанием их прошлого и их дел с целью напакостить им или заставить их принять его обратно.