— Да, я это заметил, — сказал Пафнутьев чуть поспешнее, чем следовало, и Лубовский понял — его собеседник торопится закрыть эту тему.
— Мои бумаги целы? — неожиданно спросил Лубовский. — Неужели в самом деле сгорели?
— Дотла! — Пафнутьев даже ладони прижал к груди в знак полнейшей своей искренности.
— Значит, целы.
— Юрий Яковлевич!
— Сколько вы за них хотите?
— Да я бы вам их даром отдал!
— Даром не надо. Даром — это слишком дорого. У меня нет таких денег. Мы можем поговорить об этом спокойно, не торопясь и вполне доверяя друг другу? И еще одна у меня просьба — называть вещи своими именами.
— Видите ли, Юрий Яковлевич…
— Остановитесь, Павел Николаевич! По вашим первым словам я понял, что разговор у нас пока не клеится… Дело вот в чем… У меня мало времени. Завтра я улетаю.
— В Москву?
— Нет, в Москву я могу вернуться только с вашей помощью. Я это знаю, и вы это знаете.
— Вы меня переоцениваете.
— Ничуть. И потом, если я ошибаюсь, то это мои проблемы. Позвольте мне говорить то, что я считаю нужным. У нас для разговора есть только этот вечер. Давайте его используем… Как можно лучше. Согласны?
— Юрий Яковлевич! Конечно!
Вошла Маша, молча поставила на стол бутылку вина, два бокала, нарезанные грейпфруты, задержалась на секунду, ни на кого не глядя — давая возможность заказать еще что-либо. Но и Пафнутьев, и Лубовский молчали, и Маша так же неслышно выскользнула из комнаты.
— Красивая женщина, — как бы про себя сказал Лубовский.
— Вот здесь мы с вами наверняка едины во мнении! — воскликнул Пафнутьев.
— Я знаю, — кивнул Лубовский.
— Откуда?
— Павел Николаевич, вы более откровенный человек, чем вам кажется. А я более проницательный. Я ответил на ваш вопрос?
— Вполне.
— Ответьте и вы на мой… Эта дурацкая статья в газете… С вашей подачи?
— Я по другому ведомству, Юрий Яковлевич.
— Хотите откровенно? — Лубовский налил себе вина, выпил, помолчал, поставил стакан на мраморный столик. — Я легко могу разбить любое обвинение, любой упрек этой статьи, или как там она называется. Но видите ли, Павел Николаевич… Я не имею права этого делать, я не могу опускаться до оправдываний, до каких-то там доказательств. Если я доказываю, значит, уже ущербен. Понимаете, о чем я говорю?
— Вполне.
— Я тоже думаю, что понимаете, несмотря на странную манеру, в которой ведете разговор.
— В чем вы увидели странность?
— Куражитесь, Павел Николаевич.
— Если тема не допускает шуток — это несерьезная тема… Так сказал какой-то очень умный человек, но я не помню, к сожалению, его фамилию.
— Выражение хорошее. Оно мне тоже нравится. Но ваша куражливость вовсе не шуточная. Она избавляет вас от ответственности за свои слова. Дескать, поговорили, поболтали, разошлись, и никто никому ничем не обязан.
— Юрий Яковлевич, — со всей доступной ему серьезностью заговорил Пафнутьев. — Смею заверить, что я услышал все ваши слова и ни от одного своего слова не отказываюсь. И пусть вас не смущает некоторое кажущееся, повторяю, кажущееся легкомыслие в моих словах.
— Нисколько в этом не сомневаюсь. Иначе вы бы не сидели здесь. Уж если на меня выпустили вас, Павел Николаевич… Я сделал соответствующие выводы. Мы в Испании, Генеральная прокуратура далеко, между нами три десятка стран… Мы на острове в Средиземном море, мы в моем доме, наконец… Я предлагаю поговорить… Даже не знаю, как это назвать… В общем, по-мужски. Согласны?
— Да, — коротко ответил Пафнутьев.
— Хорошо.
Лубовский поднялся из кресла, стоя выпил несколько глотков вина из бокала, подошел к громадному окну с видом на море. Наступили сумерки, но море, кажется, сделалось еще неожиданнее — теперь в нем отражались розовые облака, подсвеченные закатным солнцем.
— Прекрасная погода, не правда ли? — весело сказал Лубовский, падая в кресло.
— Более красивого я ничего в своей жизни не видел, — заверил хозяина Пафнутьев.
— Только не говорите, пожалуйста, что такого больше не увидите! — подхватил Лубовский. — Уверяю вас — увидите. И кое-что более впечатляющее, можете мне поверить. Продолжим… Я не оговорился, когда сказал, что только вы можете позволить мне вернуться в Москву. Это суровая правда сегодняшнего дня.
— Поясните.
— Сложилось странное положение — я оказался в полной зависимости от вас, Павел Николаевич. Это не будет продолжаться долго, не заблуждайтесь, но сегодня, когда я должен быть в Москве, я не могу туда поехать, с моей стороны это была бы ошибка. Чуть позже я там буду, но не сегодня. Вы, Павел Николаевич, ведете уголовное дело, затеянное против меня злопыхателями. В вашей власти дело прекратить. За отсутствием состава преступления. Есть некие документы… Вы можете вернуть их мне, и я буду вам чрезвычайно за это благодарен. — Лубовский помолчал, давая Пафнутьеву возможность в полной мере оценить его слова. — Если вы по каким-то причинам, мне непонятным, не можете вернуть эти бумаги, вы в состоянии их уничтожить. Делайте с ними все, что хотите, но я должен быть уверен, что они не попадут к злопыхателям и они не затеют против меня новой кампании. Дело, которое попало к вам, уже достаточно зачищено…