— Я знаю, — обронил Пафнутьев.
— Видимо, вам удалось кое-что восстановить… Удалось?
— Не знаю, — честно сказал Пафнутьев.
— Удалось, я знаю, — улыбнулся Лубовский. — Вы были в Челябинске, встречались кое с кем, встреча была результативной. Вы могли оттуда не вернуться, оттуда не все возвращаются, но вы оказались человеком достаточно предусмотрительным, далеко не беспомощным. Впрочем, возможно, вам просто повезло, вы попали к надежным ребятам. Видите, как я с вами откровенен?
— Вижу.
Лубовский вынул из кармана блокнот, вырвал страничку, что-то написал на ней и, сунув в карман, снова обернулся к Пафнутьеву.
— У нас сегодня с вами вечер откровений. Хотите, я прямо сейчас скажу открытым текстом ваше главное опасение, возражение, называйте, как хотите. Генеральный прокурор. Вы работаете под его знаменем, вы ему подчиняетесь, перед ним отчитываетесь. Правильно?
— Ну… В этом нет никакого секрета.
— Согласен. Сегодня я разговаривал с Генеральным. Знаете, что он мне сказал?
— Понятия не имею.
— Он сказал: «Договаривайся с Пафнутьевым. За мной дело не станет».
— Он так и сказал?
— Конечно. Вы кладете ему на стол свое заключение о прекращении уголовного дела, и он его подписывает.
— И он его подписывает? — удивился Пафнутьев.
— Не верите? И правильно делаете. Я записал наш разговор с ним. Хотите послушать? Его голос узнаете?
Лубовский взял со стола небольшой пульт, нажал какую-то кнопку, и в глубине комнаты замигал разноцветными лампочками напольный «Грюндиг». И Пафнутьев услышал хорошо записанный разговор двух государственных мужей, разговор свободный, легкий, чувствовалось, что люди прекрасно друг друга понимают, давно знакомы и прошли через общие затруднения в жизни. Но Пафнутьев явственно ощущал, как нервничает Генеральный, как напрягается, подыскивая слова неуязвимые и безопасные — ведь знал, с кем разговаривает, знал, что идет запись и каждое его слово в любой момент может быть размножено на всех телеканалах мира. И все-таки в конце разговора сорвались у него слова, которых добивался Лубовский: «Разбирайся там с Пафнутьевым, я для того тебе его и послал!»
Вот! — сказал себе Пафнутьев. В этом и была вся хитрость — Генеральный не сказал «договаривайся», он сказал «разбирайся». «И вы подпишете его заключение?» — спросил далее Лубовский. «Разумеется, — ответил Генеральный. — Если оно будет достаточно обосновано и доказательно».
— Убедились? — спросил Лубовский.
— Да, вполне. Но я и не сомневался в том, что у вас с Генеральным хорошие отношения. Иначе я не был бы здесь. И когда вы сказали, что такой разговор состоялся, я сразу поверил.
— Спасибо. — Лубовский чуть склонил голову.
— Не стоит благодарности, Юрий Яковлевич. У нас ведь не тот разговор, чтобы лукавить или ловить друг друга на слове. Мы не будем этим заниматься.
— И за это спасибо. Итак, что вы мне ответите?
— Я должен подумать.
Лубовский молча вынул из кармана пиджака сложенный вдвое блокнотный листок и протянул его Пафнутьеву.
— Прочтите, Павел Николаевич.
Пафнутьев развернул листок и прочел: «Я должен подумать».
— Я знал ваш ответ час назад. Если же говорить точнее, я всегда его знал.
— Это было нетрудно.
— Продолжим. У меня есть досье на вас, Павел Николаевич, которое по полноте и достоверности не уступает тем десяти томам, которые сложены в сейфе. Мои ребята в Москве немного поднатужились и выяснили — в газете, которая опубликовала материал обо мне, работает некий Фырнин. В свое время вы достаточно плотно с ним общались, ему как-то даже досталось от ваших клиентов… Но выжил. Видимо, везучий.
— Юрий Яковлевич, — Пафнутьев не пожелал услышать последних слов Лубовского, — если не возражаете, я бы хотел поговорить об этих десяти томах. Есть несколько вопросов.
— Я не буду на них отвечать. Я уже все сказал, на все вопросы ответил, и добавить мне нечего. Поймите, Павел Николаевич, я не имею права отвечать сейчас ни на один ваш вопрос. Потому что каждым своим ответом, независимо, будет он удачным, неудачным, честным или лукавым, я уже как бы расписываюсь в некой своей виновности. Вы это понимаете?