— Домой, Паша, домой… Сначала в Испанию, материковую Испанию. Потом машиной до Барселоны, а дальше — летайте самолетами Аэрофлота.
— А погода летная? — недоверчиво спросил Пафнутьев.
— Над всей Испанией безоблачное небо.
— Где-то я слышал эти слова…
— Классика! Хемингуэя читать надо.
— Если слова ему знакомы, значит, читал, — подала наконец голос и Маша — явно в поддержку Пафнутьева.
Слава неодобрительно глянул на нее исподлобья, будто девушка нарушила нечто заранее оговоренное и согласованное. Разговор за столом явно не клеился, все слова казались вымученными, надсадными, и только Пафнутьев выглядел оживленным и чуть ли не веселым.
— Прекрасная погода, не правда ли? — спросил он, когда пауза за столом затянулась до неприличия.
— Я же сказал — безоблачное небо, — пожал плечами Слава, не отрывая взгляда от стола. — Над всей Испанией, — добавил он, чтобы уж знаменитые слова были произнесены полностью. — Пора. Пилот заждался. Да и дорога неблизкая.
— Ну, что ж, я готов. — Пафнутьев поднялся. — Доберусь до Москвы — позвоню, доложусь, — сказал он, обращаясь к Маше.
— Буду ждать, — сказала она. — Может, дождусь.
— Ты у меня дождесси! — с дурашливой угрозой проговорил Пафнутьев, но Маша лишь слабо улыбнулась, как можно улыбнуться шутке искренней, но неуместной.
Пилот уже внес дорожную сумку в вертолет, Слава тоже втиснулся в маленький тесноватый салон, Пафнутьев подошел к площадке походкой пружинистой, деловой, будто удалось ему здесь сделать невесть что. А на самом-то деле ничего не сделал, отказался Лубовский отвечать на самые невинные вопросы, правильно, в общем-то, поступил, поскольку любые ответы могли только усугубить его и без того сложное положение.
— Бог даст — увидимся в Москве, — сказала Маша, тоже приблизившись к вертолету.
— Я в этом совершенно уверен! — отчаянно сказал Пафнутьев. — Нам просто никуда от этого не деться!
— Возьми, Паша, на добрую и долгую память. — Маша протянула ему небольшую зажигалку, отделанную перламутром. — Может, сгодится в твоей жизни, полной опасности и риска. — Она опять его предупреждала, опять намекала — будь осторожен, глядишь, с божьей помощью и уцелеешь.
— Ты с нами не летишь?
— А я и не помещусь в эту стрекозу, тебя Слава проводит.
— Слава — надежный человек, — твердо сказал Пафнутьев. — Я вижу, на него можно положиться. Да, Слава?
— И не сомневайся, Паша, все у нас с тобой будет в лучшем виде. Влезай, пора взлетать.
Пафнутьев втиснулся в кабинку, радостно помахал рукой провожающим, которые столпились на площадке горестной толпой, захлопнул дверцу, и машина, прибавив обороты лопастей, взмыла в синее испанское небо.
Сверху остров показался Пафнутьеву совсем небольшим, даже игрушечным, а дом наоборот — выглядел внушительно. Промелькнула последний раз мраморная лестница к морю, сверкнул на солнце золотистый пляж, и вот уже Пафнутьев видел только бескрайнее лазурное море, которое посверкивало на солнце, обещая радость, счастье, любовь — все то, к чему мы постоянно стремимся и чего нам до ужаса, до отчаяния всегда не хватает. А мы продолжаем стремиться, теряя остатки достоинства, остатки жизни и денег. И ничего, ничего, ребята, не добиваемся — разве что мелькнет иногда в толпе хорошая улыбка, да и та не нам предназначена, не нам, не нам…
Потом неожиданно быстро показалось побережье, показался какой-то городишко с красными черепичными крышами, пенистая линия прибоя, мелькнула автомобильная трасса с разноцветными машинами, квадратные шпили храмов. На чужую жизнь Пафнутьев смотрел неотрывно, будто навсегда хотел впитать в себя впечатления от страны далекой и недоступной.
— Ничего страна, да? — обронил наконец Слава единственные за весь полет слова.
— Обалдеть и не встать, — ответил Пафнутьев, мимолетно оглянувшись на попутчика и весело ему подмигнув. Почему-то он был уверен, что только вызывающая беззаботность дает ему шанс спастись, выжить, уцелеть.
— Как-то ты, Паша, выражаешься по-чудному…
— Ты пообщайся с публикой, с которой я общаюсь, — не так заговоришь.
— А Юра вроде того, что ничего выражается, можно сказать, интеллигентно.
— Юра — это высший свет, это не мой клиент, для меня он недоступен и неприкосновенен.
— А он вроде говорил, что ты к нему подбираешься? — Слава был явно озадачен словами Пафнутьева.
— Как я могу к нему подбираться, если у него в кабинете портрет президента с личной подписью? Нет, Слава, нет. Мне было поручено задать ему несколько вопросов, он отказался на них отвечать… Может быть, правильно поступил, поскольку его положение не позволяет бросаться словами с такой шелупонью, как я…