Подхватив сумку и недопитую бутылку, я вышел наружу. У рыгаловки стоял автобус, из него и тянулись в «Незабудку» людишки. В тачку садиться не торопился.
— Куда автобус едет? — спросил у проходящей мимо бабы.
— В Москву! — вылупила она зенки. — Куда ещё?
Вот пиздец, бля! Куда ещё… Что, больше направлений не существует?
Хотя в чём-то ты права, кобыла. Куда ещё можно ехать человеку с деньгами как не в Москву?
Люди из автобуса по всей видимости были челноками. Да даже не по всей видимости, челноки и есть. Вон морды какие предпринимательские, кирпича просят. А не рвануть ли с ними в Москву? Меня, небось, уже ищут вместе с этой тачкой.
Водила топтался у автобуса и дымил сигаретой.
— Угости штучкой, — подошёл я к нему.
Тот достал из кармана пачку. Я вытащил штуку, подкурил.
— Братан, — выпустил дым, — в Москву надо. Сколько стоить будет?
Водила пожал плечами.
— Нельзя леваков в дороге брать.
— Да ладно, чё ты. Места-то есть наверняка?
— Почти нет.
— Почти — значит есть.
— Да нельзя мне людей сажать! — выдохнул он. — Сопровождающая в салоне едет. Следит.
Ссукабля, ну что ты за мудила такой!?
— Да заплачу я тебе, что ты жмёшься.
— Ей тоже надо.
— Ну, и ей заплачу.
— Дорого выйдет.
— Братела, ты моих денег не считай! Сажай, и всё.
Водила прикинул в уме цифры.
— Тысячу мне и пятьсот ей.
Я отсчитал полторы штуки.
— Держи.
— Сейчас, — буркнул он, — договорюсь.
Сопровождающая, по всей видимости, находилась внутри рыгаловки — шофер двинулся туда. Меня вся эта церемония напрягала. Надо было просто сесть и никому не платить. Дуло бы достал, и все б обоссались. Но опасно это, опасно. Сейчас себя тихо надо вести.
— Садись, — вернулся водила. — В конец куда-нибудь, чтоб в глаза не бросаться.
Ну, а мне туда и надо. Я забрался в салон, уселся. Люди потихоньку подтягивались.
Вскоре автобус тронулся. Я отхлебнул из горла джин.
— Когда в Москве будем? — спросил у соседки, квадратной бабы с квадратной мордой.
— Завтра, — отозвалась та, — утром.
Завтра утром?! Ёкэлэмэнэ!
Ну, а впрочем, ладно. Мне это с руки. Отоспаться надо.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
Толкотня, шевеление, крики — проснулся от них. Люди копошились в салоне и тянулись к выходу. За замерзшими окнами автобуса было уже светло. По ходу приехали.
Я кинул взгляд на сумку. Здесь. Расстегнул молнию, обозрел содержимое. Вроде то же количество. Пересчитать бы надо с точностью до рубля. А то как узнаешь, всё ли на месте?
Москва, она, родная! Узнаю её, курву. Был здесь хрен знает когда, лет в двенадцать, и, в общем-то, не очень рад тебя видеть. Говорят, капризная ты, недружелюбная, злая. Говорят, слезам не веришь. А, разве можно так — люди плачут, а ты им не веришь? Нехорошо, подруга. Я плакать не собираюсь и верить себе не прошу. Ты мне просто не мешай, и всё. Ладно?
— Конечная что ли? — бросил водиле на выходе.
— Ага, — отозвался тот, — поезд дальше не идёт.
Эх, мудак! Типа шутишь, да? Твоё счастье, что я сейчас добрый, а не то…
Место, куда нас доставили, совершенно однозначно походило на рынок. Рынком оно и оказалось — куда ещё могут доставить долбанных челноков. Черкизовский — вот как он назывался. Не знаю такой, раньше здесь не был. Мне бы куда сумку припрятать. В камеру хранения.
Камеры должны быть на вокзалах. Из Московских вокзалов я помнил только один — тот, куда и приезжал в Москву в детстве. Казанский. Надо дуть туда.
Где находится Казанский вокзал подсказали быстро — отзывчивая бабуська сообщила как на допросе: станция метро «Комсомольская». Я прошвырнулся слегонца по рынку, но обилие народа напрягало. Больше нескольких минут выдержать эту толкотню физически не получилось. Хотя, надо признаться, особой ярости люди не вызывали. Как-то снисходительно, даже — чёрт возьми! — понимающе взирал я на них.
Над Москвой расстилалось голубое небо, в котором ослепительно ярко сияло солнце. Солнце я видел впервые со дня освобождения. Солнце меня не по-детски радовало. Я выпил бутылку пива, съел шаурмы — этого хитрого блюда, о котором до этого только слышал — и, к моему удивлению, она мне понравилась. Ничё, ничё. Москва — такая же тварь, как и я. Она меня примет.
Отсутствие автоматических камер хранения на Казанском вокзале меня немного расстроило. Я даже и предположить не мог, что те чудные камеры-саркофаги моей юности, которые надо было закрывать с помощью кода и пятнадцатикопеечной монеты, больше не существуют. Сколько же всё-таки лет я был оторван от жизни!