Они выехали на перекресток, подхорунжий поднял ладонь. Конники остановились.
Понятно, почему — вот оно, пожарище. Богдан тотчас вспомнил сон с ребенком, кружащим вокруг печной трубы.
— Это не дом Чепаева, — негромко сказал Белоножкин, глядя на остов избы.
Перетрусов решил, что его разоблачили, и приготовился принять смерть, страшную и лютую, какую сам недавно напророчил Ночкову. Но острая жажда жизни взяла свое.
— Вестимо, не дом. Сгорело же все, — сказал Богдан.
— Это по карте не тот дом, который красные и Ночков отмечали!
— Так они врали!
— Они?! — Белоножкин выхватил шашку, и Перетрусов зажмурился.
Однако, не услышав характерного звука, с которым шашка рассекает воздух, Богдан приоткрыл сначала один, потом другой глаз и только тогда обратил внимание на то, что смутило подхорунжего и заставило принять навязанные ему правила игры. У Богдана отлегло от сердца — Лёнька научился использовать петуха по назначению.
На крыльце дома, занимавшего противоположную чепаевской (настоящей чепаевской!) избе сторону улицы, стоял конь. Животное топталось, пряло ушами и сыпало «яблоками» на две нижние ступеньки. Передние ноги стояли на самой высокой ступеньке, голова была притянута к двери, узда зажата между дверью и косяком.
Белоножкин не обращал на Богдана ни малейшего внимания, не ждал от бандита никаких объяснений и лишь с досадой подумал, что Чепаев почувствовал-таки опасность и приготовился бежать.
Не знай Богдан, что дом с конем на крыльце пустует, тоже легко бы поддался на уловку и поверил, что именно там обитает Чепай. Ну кому еще взбредет в голову ставить коня на крыльцо, когда за тобой ведет охоту Уральское казачье войско?
Казаки неслышно окружили дом. Лошадей, чтобы случайно не попали на линию огня, укрыли за сараями, сами залегли в поленнице, у забора, на овине и в хлеву, приготовившись поддерживать штурм огнем.
Пора было делать ноги, но вот куда, Богдан пока понять не мог.
— Эй, Белоножкин, ты видишь, что я не обманул, — прошептал он на ухо командиру. — Дай хоть знак другу подать, чтобы он в сторонку отошел, под обстрел не попал.
Подхорунжий все еще не верил Перетрусову. Ему не хотелось давать бандиту хоть малейший шанс обмануть, однако все выглядело так, будто Перетрусов выполнил свою часть обязательств: свежее пожарище, рядом — дом, на крыльце — че- паевский конь, готовый унести хозяина. Эх, зарубить бы Перетрусова прямо сейчас, но вдруг Чепаев в доме не один, и как его тогда опознать?
— Только один раз, — сказал Белоножкин Перетрусову. — И без фокусов.
— Если я филином ухать начну, это будет фокус или как? — спросил Перетрусов.
Подхорунжий махнул рукой — делай, как нужно. Богдан два раза ухнул филином. Тотчас отозвался другой филин, совсем рядом, не то сзади, не то справа. Черт, да где же он?! Куда бежать, когда начнется заваруха?
Белоножкин откашлялся и приступил к исполнению задания, к которому уже давно готовился. В руке подхорунжего появился жестяной рупор.
— Чепаев, дом окружен, — громко и отчетливо произнес Белоножкин. — Выходи с поднятыми руками, если не хочешь, чтобы мы тебя поджарили!
Из избы ответили практически сразу:
— Кто это там гавкает?
Да, Чепаев уже не спал и был готов действовать. В том числе — хамить превосходящим силам противника. Белоножкин поиграл желваками и твердо поставил Чепаева на место:
— С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает подхорунжий Белоножкин. Слыхал о таком?!
Если Чепаев и слышал о Белоножкине, то не хотел это обсуждать. В самом деле, у него были куда более насущные проблемы. Например, придумать, как вырваться из окружения.
— Ну так я пойду? — спросил Богдан.
— Сиди, где сидишь, — сказалБелоножкин. — С тобой еще полковник расплатиться должен.
— Я передумал, мне эти деньги не нужны. Мне обещали жизнь, меня это вполне устраивает.
— Договор заключен с полковником, — повторил подхорунжий и снова поднес ко рту рупор. — Считаю до трех. Раз!
Богдан напрягся. Сейчас могло начаться его последнее приключение.
— Два!
И все-таки — откуда Лёнька подал сигнал? Дело уже пахло керосином. Надо понять, где пройдет линия огня. Эх, петух был бы сейчас очень кстати...
— Три!
Перетрусов понял, что Лёнька стоит за дверью и держит лошадь.
Петька
Петька не боялся тифа, говорил «Зараза к заразе не липнет» и время от времени заглядывал по вечерам в лазарет, к медсестре Маняше, где неминуемо задерживался до ночи.
Маняша отвечать Петьке взаимностью не торопилась. Знаки внимания принимала благосклонно, но чтобы там за ручку подержаться или поцеловаться «хошамо в шшочку» — ни-ни. Петька изнывал от любви и готов был часами сидеть и смотреть на миленькое личико Маняши в сестринском чепце.